Online812

  Набирающий нынче обороты скандал начался сразу же после презентации (в битком набитом зале – смертельно скучной; в прилегающем саду – истерически веселой). Бывшие «сайгонцы» и «сайгонки», получив авторские экземпляры книги или приобретя ее для знакомых в музее по льготной цене в 1000 рублей, по возвращении домой и по окончании вина и «травы» раскрыли 800-страничный том, почитали самих себя – и ужаснулись: не то у них отобрали для публикации, чего им хотелось; не так, как нужно, их сократили… А как нужно? В любом случае это было бы страшно обидно… Но главное, их тексты самым безбожным образом отредактировали. Выплеснули вместе с водой младенца.

Составитель книги Юлия Валиева – в прошлом своя, «сайгонская». Редактор Светлана Друговейко-Должанская – чужая, пришлая. Она-то и погубила книгу!
Или, наоборот, вытянула в иных случаях заведомо графоманский вздор на более-менее приличный уровень?

Ситуация, хорошо знакомая мне и как «преступнику»,  и как «потерпевшему», – и тщательно расписанная с обеих сторон в самоучителе «Креативная редактура». Происходит все примерно так.

Попробуйте поставить себя на место автора (переводчика). Что бы он ни писал (ни переводил), но он это перед сдачей в издательство уже написал (перевел). Он закончил.

Теперь он ждет:

1) принятия рукописи; 2) заранее оговоренной оплаты труда – сразу же или в точное соблюдение указанных в договоре сроков; 3) внутрииздательских комплиментов; 4) своевременной – то есть как можно скорее – публикации; 5) заказа на новое произведение; 6) восторженной критики; 7) эффективной раскрутки; 8) первой известности; 9) литературных премий; 10) допечаток и переизданий с причитающимися ему потиражными; 11) продажи прав на свое произведение за рубеж; 12) славы; 13) а в идеале – творческого бессмертия…

Ждет он всего этого независимо от качества собственного произведения (ему-то самому у себя всё нравится; и, даже если у него имеются на этот счет некоторые сомнения, – с тем большим нетерпением он ждет, чтобы их прямо здесь, в издательстве или в журнале, и развеяли); несоответствие амуниции амбициям – наш общий удел.

Но главное  – он ждет банкета!

Символического банкета, разумеется. Он хорошо (как ему представляется, или на самом деле хорошо) поработал, а теперь ему хочется хорошо отдохнуть.

И вот он приходит в редакцию и оглядывается по сторонам.

Вот эта милая девочка, явно только что из полиграфического института (скорее уж, из техникума); этот налысо бритый и откровенно скучающий пятидесятипятилетний верзила; эта деловитая сухопарая дама бальзаковских лет с безумным блеском в глазах; этот задумчиво-сонный кавказец; эта простоватая тетечка, которой давным-давно пора в декретный отпуск; этот приятно неагрессивный интеллигент, похоже, педик; эта (надо же! Остались еще!) пожилая еврейка; этот явно занудный очкарик с едва заметной офицерской выправкой, – все они сидят в одной комнате с десятком мониторов и одним-единственным телефоном и разговаривают по мобилам. Одному из них (или одной) сейчас достанется моя книга…

Каждый из редакторов смотрит меж тем на автора с откровенным ужасом (независимо от пола и сексуальной ориентации) и думает: «Вас много, а я одна!». У каждого в работе пять рукописей; только у глубоко беременной три и у лысого (но его вот-вот уволят) четыре. «Только не мне! – думает редактор. – Господи, только бы не мне!».

Но тут же один (или одна) из них вытягивает начальственную спичку с коротким концом. И глухим от сдавленной ярости голосом приглашает тебя присесть на демонстративно выдвинутую в узкий и без того проход табуретку.

– Ну, что там у вас? – проникшись наконец истинно христианским смирением, спрашивает он (она). – Выкладывайте!

Если в ответ автор выкладывает на стол конфеты и выставляет бутылку коньяку (а предусмотрительный автор покупает и то, и другое) – это ему помогает, но не слишком. Потому что к бесхитростным дарам прилагается толстенная папка на тесемках, пара-тройка дискет, CD или флэшка.

Особенно раздражает редактора именно флэшка. Потому что рукопись можно для начала отложить в сторонку, потребовав присовокупить к ней дискеты или CD, – а те, в свою очередь, могут оказаться битыми. Флэшки же практически безотказны.

Тебе хочется поговорить о себе, о жизни (есть интересные случаи!), о собственном творчестве, о только что законченном (и уже принятом в начальственном кабинете к публикации) произведении.

Тебе хочется объяснить, почему это так получается, что ты пишешь (переводишь) лучше всех, а все остальные – хуже тебя. Тебе хочется перечислить принципиально неустранимые недостатки, обнаруженные тобой в творчестве других авторов.

Тебе хочется поделиться общеполитическими соображениями, в свете которых твоя рукопись выглядит особенно актуальной и просто вопиет о том, чтобы ее издали буквально назавтра же.

Тебе хочется, чтобы очарованный тобой редактор немедленно отправился в бухгалтерию и потребовал мгновенной выплаты причитающегося тебе аванса (деньги, по Довлатову, пусть и маленькие, но хорошие; мысленно потратив их заранее, ты забыл вычесть из хорошей, но маленькой суммы 13% подоходного налога; впоследствии это станет для тебя неприятным сюрпризом).

Если редактор одного с тобой пола, тебе хочется пригласить его (с выплаченного сегодня же аванса) в ресторан. Если противоположного – то прямо к себе. Или напроситься к нему (к ней) на чашку кофе. Одним словом, тебе хочется банкета.
А чего хочется твоему редактору?

1) Чтобы ты растаял как мимолетное виденье, а лучше бы вообще не приходил сюда, а лучше всего – никогда не рождался вовсе; 2) домой; 3) в туалет; 4) чтобы ты говорил потише и не мешал хотя бы соседям по кабинету; 5) домой; 6) в туалет; 7) вернуться к срочной работе; 8) домой; 9) в туалет; 10) позвонить в другое издательство договориться об обещанной там халтуре; 11) домой; 12) в туалет; 13) чтобы ты наконец, тварь ты этакая, заткнулся!!!

Банкета ему не хочется. А уж банкета с твоим участием на правах тамады – тем более.

А еще ему хочется сразу же поставить тебя на место.

– У меня очень напряженный график, – строго начинает он (она). – Рукопись ваша, хоть и принята предварительно, но еще не встала в план. Соответственно, и я не смогу начать знакомиться с нею раньше, чем через месяц.

– Месяц! – взрываешься ты. И тут же идешь на первую (но не последнюю) уступку. – Но посмотреть-то предварительно все равно можно? Хотя бы одним глазком?

– Нельзя! Я не просматриваю рукописи предварительно. Я читаю их – и правлю прямо в процессе первого чтения.

То есть, еще не прочитав, он (она) уже решил (а), что меня надо править… Мысленное приглашение к себе на «хату» или на «фазенду» сразу же отменяется. Приглашение в ресторан (еще не озвученное) до поры до времени остается в силе. Но только с полученного прямо сейчас аванса!

– А как насчет… – начинаешь ты, но редактор не дает тебе произнести весь вопрос целиком. Он (она) уже понял (а), что о литературе с тобой на сегодня закончено.

– А никак!!! Это вообще не ко мне, а в бухгалтерию. Через сорок дней после того, как я одобрю вашу рукопись! Если, конечно, у нас не будет задержки с выплатами.

– А у вас бывают задержки? – упавшим голосом спрашиваешь ты.

– У нас только они и бывают! – Редактор понимает, что как минимум на сегодня он (она) от тебя избавился (ась). На радостях ему даже в туалет расхотелось; только домой хочется по-прежнему, да и насчет халтуры прозвониться – тоже. – А сейчас, простите, мне действительно надо работать.    
 

Виктор Топоров
* Выйдет в этом году в издательстве «Амфора».