Online812

  Телевизионный сериал как особая форма бытования романа имеет свои национальные традиции. Это не просто экранизация «очень длинного произведения», которое не вместить в полтора-два часа (еще как вместить – мировой опыт экранизаций тому подтверждением). Приступая к телесериалу по классическому роману, придется ответить на вопросы: что именно мы продлеваем? чего пытаемся достичь, избегая значительных купюр в тексте и смакуя подробности? что дает сериальная дозированность повествования?

Наивно было бы предполагать, что от продолжительности сериала зависит глубина постижения или даже масштаб охвата авторского мира. (Впрочем, создатели отечественных сериалов, похоже, думают именно так.) Нет, тут количество времени в качество смысла не переходит. Тогда зачем? Из любви к школьникам, которые «не прочтут классику, так пусть хоть сериал посмотрят»? К барышням всех возрастов, дабы дать им воплощенную – буквально – мечту? К филологам – предоставив им лишний повод повыть на луну?

Великий и могучий канал ВВС – в лучших своих экранизациях – утверждал следующее: Чарльз Диккенс, Джейн Остен, Элизабет Гаскелл, Агата Кристи и Вудхауз как сериал – это длительность, обеспечивающая особое ощущение устойчивости мира. Какие бы волнения, невзгоды или радости ни настигали героев, камин, чашка чая и сэндвич с огурцом все уравновесят. (Забвение мистической целительной силы файф-о-клока неизменно приводило английскую экранизацию к провалу.) .

Многократные и разнообразные французские экранизации, допустим, Бальзака, содержат «ключ» совсем иного рода. Длительность сериала дает возможность внимательно, с иезуитской бестрепетностью проследить за перипетиями нравственного падения героев, вполне насладившись «блеском и нищетой» буржуазного мира. Из вечера в вечер утрачивать одну иллюзию за другой – это ли не цель, что всем желанна?

Понятно, что ни британская ирония, ни острый галльский цинизм нам, разумеется, не указ. «Великий русский роман» – это совсем не то. И на экране – не то. Но вот, что именно должно стать отечественным вкладом в европейскую копилку телесериальных смыслов, пока решительно не ясно.

Впрочем, один из возможных «смыслов» забрезжил – как раз в экранизации «Братьев Карамазовых»: да нет там ничего особенного, в этой вашей «великойрусскойлитературе»; сколь угодно долго – хоть целыми вечерами, неделя за неделей глядите на экран, а там все то же: «картинки и разговоры». Вроде бы и подробно, не упуская существенных линий рассматривает режиссер Юрий Мороз текст романа Достоевского, но ни единым кадром не свидетельствует о том, что снимает художественное произведение. Автор – лишний в созданном им мире. Он мешает. Он опасен. Собственно, так и говорил Великий Инквизитор своему молчаливому Собеседнику.

Стерильная вычищенная картинка с ровными дорожками, отутюженной мостовой, по которой мерно шествуют редкие поселяне и поселянки, да свежеотремонтированными домиками, исправно залитыми синим светом для «поэтичности», что ли (Скотопригоньевск, надо полагать это не Старая Русса, а где-то в Малороссии). Некоторую плотность изображению иногда придает идущий в кадре дождик. Усилия по приданию атмосфере «аутентичности» и «поэтичности» вполне заметны – как раз оттого, что нарочиты и простодушны до неприличия. В дыму трактира, воскуряющемуся деликатно, дабы не мешать крупным планам артистов, непременно мелькнет иконка с лампадкой – «знак Алеши». А в образцово-чистенькой тюрьме на плечико арестанту невесть откуда упадет белое ангельское перышко – «знак Мити».

Сценарий, как водится, составляют выдернутые из романа Достоевского диалоги. Лихорадка неповторимого авторского синтаксиса подменена школярской рассудительностью изложения. Добровольно (да и не без приятности) подчинившимся моде на максимальное упрощение классических текстов режиссерам невозможно объяснить, что «стиль Достоевского» – это не березки, церквушки и полные слез глаза, а вихрь перепутанных местами подлежащих и сказуемых, «буквочки мелкими зернушками» рассыпанные в горячечной скороговорке героев.

Кстати, о горячности. Сериал преисполнен той вожделенной нашим временем «доброй теплоты», которая на самом деле была так отвратительна – строго в согласии с текстом Евангелия – самому Достоевскому. «О, если бы ты был холоден или горяч!» Все «фантастическое» (одно из любимых авторских словечек) – характеры, страсти, вопросы, аффекты, мотивации – изгнано из нынешних «Братьев Карамазовых». Они все очень славные ребята, эти самые братья.

Продюсеры, надо полагать, страшно гордились тем фактом, что героев Достоевского играют актеры, близкие им по возрасту. И правда – милота необыкновенная. Свежие, румяные лица, мягкие манеры, в глазах все этакое… словом, этакое. (Работа Сергея Колтакова в роли Федора Павловича стоит особняком.) Ясноглазый спортсмен Иван Карамазов (Анатолий Белый подавал-подавал надежды, да и соскучился), тишайший, вечно о чем-то умильно просящий (то денег, то любви) крупно завитой Митя (Сергей Горобченко), кроткий невыразительным личиком Алеша (Александр Голубев). Симпатичны они современному российскому зрителю именно потому, почему противопоказаны Достоевскому – они абсолютно невозмутимы. А это, господа, не игра. И не литература. Это, прошу прощения, телятина. Необходимость сыграть несколько разнонаправленных душевных движений одновременно, вероятно, далась бы актерам (с трудом играющим единственное) не без труда – но как без этого играть Достоевского?

…Не без умеренного, приличного восторга описав премьеру «Анны Карениной» Соловьева в эффектных интерьерах Михайловского театра, прошедшую при большом скоплении «чистой публики», диктор Первого канала торжественно объявил показ очередной серии «Братьев Карамазовых». А на следующий день после «Карамазовых» показали анонс приторнейшей «Барышни-крестьянки». Настоящий парад стерилизованной и прирученной классики. Широкая улыбка диктора, радушно-«государственные» нотки в голосе: «Лев Толстой, Федор Достоевский и Александр Пушкин желают вам приятного вечера!»