Online812

     В 1930 году, когда юный Сергей Михалков окончил в Пятигорске школу 2-й ступени имени 25 октября и отправлялся в Москву, движимый растиньяковским комплексом и травмирующей памятью о своем дворянстве (в 1930 – 1933 гг. он сначала нарабатывает рабочий стаж, чтобы «от станка», а не из «дворянского гнезда» пойти в советскую литературу, а только потом становится поэтом), Мандельштам в «Четвертой прозе» уже определил условия, по которым будущему советскому классику пришлось играть свою жизнь. Произведения бывают либо «разрешенные», либо «написанные без разрешения». «Писателям, которые пишут заведомо разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове… Этим писателям я бы запретил вступать в брак и иметь детей». Про детей, кстати, написано прозорливо…

Практически все, что Михалковым написано, заслуживает того, чтобы, по версии Мандельштама, «плевать в лицо». Таких советское государство ценило и отмечало особо и именно отсюда берут начало две фундаментальные особенности жизни и творчества Михалкова.

Во-первых, невероятная слава, карьера (депутат, председатель парвления СП РСФСР, секретарь правления СП СССР, действительный член Академии педагогических наук и т.п.); три сталинские премии за одно десятилетие, которые давались лишь тем, кто учился в школе им. тов. Сталина на пятерки; орден Ленина в 26 лет и звание Героя соцтруда к положенному сроку, под самый занавес еще и орден Андрея Первозванного (2008). Наконец, авторство гимна, текст которого «рябой черт» редактировал лично, а Михалков переделывал потом дважды – в 1977 г., убирая Сталина, и в конце 2000 г., когда в тексте появился Бог. Авторство гимна принесло Михалкову две клички: сначала «гимнюк», а в 2000 г. – «гимночист» (придумал М.Соколов).

Главным свойством Сергея Михалкова был конформизм, сочетающийся с цинизмом. Умение и желание обслуживать власть (между прочим, род Михáлковых происходит от постельничего царя Алексея Михайловича, может, на роду написано...). Любую власть. Сталина. Брежнева. Путина.

С назначением С.Михалкова в 2000 г. на роль автора новых слов гимна Российской Федерации фактически была произведена реабилитация людей определенной биографии, людей с израсходованной репутацией, которые в период ельцинского правления были разоблачены, морально осуждены и сошли с политической сцены. Стихи гимна столь незначительны в поэтическом отношении, столь клишированны («Россия – любимая наша страна!»), что считаться индивидуально авторскими вообще не могут. И именно поэтому значение имеет лишь одно – фамилия официального автора. Конечно, в очередном государственном использовании Михалкова определяющую роль сыграл младший сын, выступивший промоутером папы. А, может быть, все дело в произнесении Сергеем Михалковым еще во время оно знаменитой фразы: «Слава богу, что у нас есть ГПУ»? Может быть, она все и решила? О том, что Михалков произнес эту фразу, сделал дневниковую запись К.Чуковский, ненавидевший всю жизнь Михалкова (ненависть была, естественно, обоюдной).

Во-вторых, Михалков – сугубо советский поэт, и мир его поэзии дистиллирован настолько, что полностью лишен каких-либо литературных ассоциаций, отсылающих в «добольшевистскую» реальность. Мир начался тогда, когда пришли большевики. И мир получает новую, на пустом месте создаваемую поэзию.

Глагольные и прочие грамматические рифмы: висят – снят, плечу – Ильичу, привет – ответ, всего – его, делами – стадами. Это рифмы одинаковых суффиксов и окончаний. Так, иногда только стырит строчку-другую у кого-нибудь – скажем, у Цветаевой. В немудрящей солдатской песне Михалкова «Про советский атом» (музыка Вано Мурадели) есть такие слова: «Мы довольны результатом, / Недурен советский атом!». Немножко обворована Цветаева, написавшая: «Недурен российский классик» («Стихи к Пушкину», 1931), но она уже на том свете, ей все равно. В 1952 г. Михалков использовал народную песню XIX в. «Наша матушка Россия – всему свету голова!». У советского классика после творческих мук и озарений вышло так: «Наша мирная держава / Не грозит другим войной». А дальше идут всякие «ай люли», точно воспроизводящие стиль старой солдатской песни – что-то вдруг всплыло из детства.

Чуковский и Маршак, строя новую детскую поэзию, опирались на русский и английский фольклор, в том числе детский (оба были англоманами). У Михалкова этого нет, его детская поэзия растет на «асфальтовой ниве» сталинской Москвы, из советских идеологем, из газет периода «большого террора», в них черпая вдохновение и систему образов. Это и есть «большой сталинский стиль» в самом чистопородном варианте: каждое слово выверено, ибо цена слова – жизнь или смерть, каждое слово в прямом смысле пусто, лишено подтекста, чтобы нельзя было инкриминировать связь с кем-либо. Есть, кстати, в его творчество исключение, всего одно, – это стихотворение «Скорбь» (Известия. 1937. 20 февр.), посвященное смерти Серго Орджоникидзе:

Февраль. Склоненные знамена.

И черный креп, и белый снег.

И молча входят в зал Колонный

За человеком человек.

У нас у всех одна утрата,

Одна печаль и скорбь одна.

С бойцом, товарищем и братом,

С вождем прощается страна.

Печаль словами не измерить –

Так наше горе велико.

И больно знать, и трудно верить,

Что мы прощаемся с Серго.

Беспомощно перо поэта,

Слова печальные глухи,

И скорбь, которой равной нету,

Не в силах выразить стихи.

Тут только одна политическая ошибка – в стихе 8 Орджоникидзе назван «вождем» (в 1937 г. вождь уже всего один, можно подумать, что умер Сталин). Но Сталин эту ошибку не заметил. Или на радостях (после устранения Серго) простил. С поэтической же точки зрения текст (размер, лексика, настроение) опирается на Блока – «Рожденные в года глухие…» (ср. со ст. 14), «Балаган» («Над черной слякотью дороги / Не поднимается туман…»), «Россия», «Я пригвожден к трактирной стойке…», символизирующим российское безвременье и исторический тупик. Первый стих намекает на Пастернака: «Февраль. Достать чернил и плакать…». Это едва ли не единственная попытка Михалкова опереться на поэзию предшественников.

Сергею Михалкову 21 год, а он, постояв у станка, быстро разобрался в ситуации и пишет стихотворение о Павлике Морозове (1934), с которого началась советская литературная «павликиана»:

И однажды в тихий вечер летний,
В тихий час, когда не дрогнет лист,
Из тайги с братишкой малолетним
Не вернулся Паша-коммунист.

Собирала ночь седые тучи,
Расходился ливнем дождь прямой.
Пионер, один из самых лучших,
Не вернулся в эту ночь домой...

Поднимал рассвет зарницы знамя.
От большого тракта в стороне
Был убит Морозов кулаками,
Был в тайге зарезан пионер.

И к убийцам ненависть утроив,
Потеряв бойца в своих рядах,
Про дела погибшего героем
Не забыть ребятам никогда!

Стихи дилетантские, тут никаких подтекстов нет вообще, все процежено до фонем, одна злоба и желание мести, но размер! - размер выбран гениально: маршеобразный 5-стопный хорей. Как этот хорей точно найден! В 1936 г. написана «Песня о Родине» В.Лебедева-Кумача («Широка страна моя родная»), в 1938 г. появляются «Три танкиста» с текстом Б.Ласкина («И летели наземь самураи / Под напором стали и огня»), написанные этим же хореем, но именно юный 21-летний Сергей Михалков первым открыл главный ритм сталинской эпохи – торжественно-угрожающий хорей – в 1934 г.

Мальчик Витя, лежащий в свое удовольствие «на трех подушках» («Про мимозу», 1935), резко осужден за то, что не готов ни к труду, ни к обороне СССР (в 1934 г. как раз была введена детская ступень БГТО – и сразу готов стишок): «Ни к тому, чтоб стать пилотом, быть отважным моряком, чтоб лежать за пулеметом, управлять грузовиком». От каждого должна юыть польза стране, просто лежать никому не позволим.

В 1936 г. к началу «большого террора», Михалков разражается стихами «Про клопов». Метафора была несложной: в диване, стоявшем в комнате у дяди Вани, завелось много клопов; их пытались уморить, но ничего не выходило: «Все, что в битвах выживало, становилось только злей!». И в итоге дядя Ваня выбрасывает диван целиком. Так поэт пояснял пионерам, что нужно делать с врагами народа, если они сопротивляются.

В связи с ранним Михалковым возникает гипотеза о неслучайности выбора специальности именно детского поэта. Он точно почувствовал чутьем гениального приспособленца, что время требует особо упрощенной картины мира, что отлично служит целям пропаганды, но оправдывается адресатом – детьми; с другой стороны, советский человек мыслился ребенком («мы любим петь и смеяться, как дети»).

Как ожившая идеологема любопытен дядя Степа – самый знаменитый персонаж Михалкова, его самый народный герой. Это не муха-цокотуха или доктор Айболит Чуковского, не глупый мышонок из сказки Маршака, это герой нашего времени. Он появился из чернильницы все в том же 1935 г., именно в том году, когда целиком и бесповоротно был запрещен «Крокодил» Чуковского. Стихотворение Михалкова размножили гигантскими тиражами и заставили полюбить всю советскую детвору за неимением чего-то другого, прочно вколотив в сознание. Кстати, в том, насколько широко и повсеместно Михалков знаменит, еще раз отражается тотальность сталинской культуры: признанное достойным, должны знать ВСЕ.  

Главное свойство «Дяди Степы», Степана Степанова, – то, что он робот, лишенный внутреннего мира, комплексов и проблем, очищенный от мыслей. Это как бы ожившая статуя, которую уважают за ее нечеловеческую высоту и силу. Степан удобен тем, что не горит, не тонет, не испытывает голода. Идеальный робот из породы тех, кого «вырастил Сталин на верность народу», социалистический вариант «сверхчеловека» Ницше: лишенный воли к власти, ничего не требующий для себя, безотказный, исполнительный, послушный.

В 1940 году в «Молодом колхознике» (№ 5) вышла поэма «Дядя Степа в Красной Армии». На сей раз Степа участвует в «освобождении» Польши и бегает по Европе с советским пограничным столбом. Эта поэма малоизвестна, но мне представляется непревзойденным шедевром советской пропагандистской поэзии, доведенной до предела примитивности и формульности:

…Темной ночью, в поздний час

Объявил майор приказ.

В темноте на правом фланге

Раздается Степин бас:

«Я готов служить народу,

Нашим братьям, землякам,

Чтоб навечно дать свободу

Батракам и беднякам.

Я возьму сегодня в бой

Пограничный столб с собой,

И он в землю будет врыт,

Где мне родина велит».

Наступают наши части,

Отступает польский пан.

Мы несем с собою счастье

Для рабочих и крестьян.

Закономерно, что упрощенчество и примитивная патетика дошли в этой поэме до абсурда, но в 1940 г. этот абсурд даже некому было заметить:

Вот идет, нахмурив брови,

Дядя Степа – рядовой.

На лету гранаты ловит

У себя над головой.

После смерти Сталина, в 1954 г., Степан стал милиционером и начал неформально общаться с детьми («органы» лишились ореола страшной таинственности и нуждались в «утеплении»); еще через 14 лет у Степана от неизвестной матери родился сын Егор и тоже сразу стал олицетворять советский героизм, но уже в соответствии с догмами конца 1960-х гг.: сначала оказался олимпийским чемпионом, а потом космонавтом. Последнее, кстати, напоминает о том, что дядя Степа был вплоть до 1968 г. связан с мифами о завоевании советским человеком морской и воздушной стихий: Степан стремился в авиацию, а попал на флот.

В самом раннем «Дяде Степе» возникла формула, затем использованная в пропаганде «кремлевским горцем»: «Был он самым лучшим другом всех ребят со всех дворов». Тем, чем Степан был в масштабе района, Сталин был в масштабе всей страны. Довольно любопытная ситуация: Сталин использовал в своей титулатуре то, что 23-летний поэт изобрел для дяди Степы!

Видимо, именно тут скрыт еще один источник карьерного успеха: не просто создание «заранее разрешенных вещей», но и умение опытного придворного угадать еще не сформулированное желание вождя, предложить новую идеологическую формулу. Козьма Прутков в проекте «О введении единомыслия в России» отмечал, что «если бы писатели знали что-либо, их призвали бы к службе». Михалков был «призван» ко двору – и неспроста.

В стихотворении «Сталин» (впервые напечатанном в острогожской газете «Новая жизнь» 21 декабря 1939 г., в день 60-летия) Михалков умело и тонко решил еще одну крайне опасную и непростую задачу: утеплил образ великого вождя, ловко обволок его «лирическим туманом», окружил сплачивающей с народом  доброй таинственностью:

Спит Москва. В ночной столице

В этот поздний звездный час

Только Сталину не спится –

Сталин думает о нас.

Именно глубочайшая – и одновременно лживая – лиричность образа вождя позволила предприимчивому поэту продолжить свою «Гаврилиаду» и превратить Сталина в доброго Деда Мороза: «Новый год! Над мирным краем бьют часы двенадцать раз… Новый год в Кремле встречая, Сталин думает о нас. Он желает нам удачи и здоровья в Новый год…» Под заглавием «Сталин думает о нас» эти вирши были обнародованы «Пионерской правдой» (31.12.1946), а затем вошли в календари, буквари и настенный агитационный материал, готовившийся министерствами любви и правды.

Кстати, в 1932 г. Н.Эрдман был сослан за пародийную «Колыбельную» (написанную вместе с В.Массом), которая завершалась строчками:

В миллионах разных спален

Спят все люди на земле...

Лишь один товарищ Сталин

Никогда не спит в Кремле.

Эрдмана сослали, а Михалков использовал образ в стихотворении 1939 г. Своим можно, врагам – никогда! Кстати, еще в 1935 г. Михалков использовал и другие строки из той же эрдмановской «Колыбельной», создав на ее основе свою, выгодно названную «Светлана», которая, согласно легенде, очень понравилась Сталину.

Среди сочинений Михалкова стоит обратить внимание на «Разговор с сыном» (1947). Примитивное чередование четырех- и трехстопных ямбов, лишенных женских рифм, придало рифмованной лжеистории СССР напористую твердость и нерассуждающую, пустую бодрость. На этом выросло не одно поколение. Впрочем, что ямб, что хорей – напористая твердость и бодрость в михалковской пропаганде были всегда. Вот хореический образец 1950 г.:

Вот в высокие палаты

Соберутся депутаты,

О делах заговорят.

И появится меж ними –

Стариками, молодыми,

Как орел среди орлят,

Самый первый депутат.

Он войдет, и люди встанут

И «Ура» и «Славу» грянут,

Своего узнав отца.

Это он детей народа

Внвоь собрал под этим своды

В зал Кремлевского дворца.

Это он, великий Сталин,

В дальней дали видел то,

Что другие не видали,

Предсказать не мог никто.

Это он без колебаний

Разгромил и смел с пути

Всех, кто в годы испытаний

Нам вперед мешал идти.

Это он, народный гений,

Полководец и солдат,

нас ведет, как вел нас Ленин

Много лет тому назад.

Четвертая из процитированных строф по содержанию сильно напоминает «Слово к товарищу Сталину» М.Исаковского («Правда». 1945, 23 июня – накануне Парада Победы):

Спасибо Вам, что в годы испытаний

Вы помогли нам устоять в борьбе.

Мы так Вам верили, товарищ Сталин,

Как, может быть, не верили себе.

Из сопоставления видно, что напевность и задушевный лиризм Михалкову не свойственны, поэтому 5-стопный ямб заменен 4-стопным хореем: строка короче, тверже, почти частушка, легко усваивается, легко запоминается (ср.: «Прибежали в избу дети, / Второпях зовут отца…»), вытесняя все, что до этого было в голове (если было). Это особо примитивная техника, придуманная задолго до исследований по нейролингвистическому программированию.

Из не самых приглядных фактов его биографии можно составить отдельную увлекательную книгу. Родине надо, и он выступает 25 октября 1958 г. на президиуме Союза писателей с предложением выслать Пастернака из СССР за роман «Доктор Живаго»; надо – входит в пятерку литераторов, написавших в прокуратуру спецбумагу в поддержку обвинения Синявского и Даниэля. Ни один литпогром не обошелся без его участия, это многократно проверено. В 1970 г. Михалков пишет басню с осуждением Сахарова. Нужным образом высказывается о Солженицыне («Солженицын с нашей земли снабжает Запад гнусными пасквилями, публикациями, клевещущими на нашу страну, наш народ. Он твердил заведомую ложь... Человек, переполненный яростной злобой, высокомерием и пренебрежением к соотечественникам...»).

Впрочем, были на его счету и добрые дела. Об одном из них сообщил Лев Новоженов, и было бы несправедливо про это доброе дело умолчать. Когда-то в молодости Новоженов хотел попасть из многотиражки в казавшуюся ему солидной «Литературную Россию». Попытки были тщетны до тех пор, пока журналист не узнал, что Михалковы «делают» квартиру для кого-то из своих. Отчим Новоженова был председателем московского горкома графиков и имел какой-то доступ к распределению квартир. Связались с С.Михалковым, а тот – с главным редактором «Лит. России» Поздняевым. Разговор был следующий. Михалков, заикаясь: «Костя, ты, говорят, это, ж-жжидов н-не б-берешь?»... Перепугавшийся Поздняев оправдывается: «Сергей Владимирович, да у меня и замредактора еврей, и ответственный секретарь...» Тогда Михалков ставит точку: «Ну, ты одного жиденка еще возьми. Новоженов фамилия».

Удивляются блистательной карьере Михалкова – но все куплено ценой бесчестия. У Ахматовой, у Мандельштама – по одному стихотворению о Сталине – обоим не помогли. У Михалкова их десятки, и каждое – ступенька вверх, каждое становится государственной формулой:

Под солнцем Родины мы крепнем год от года.

Мы беззаветно делу Ленина верны.

Зовет на подвиги советские народы

Коммунистическая партия страны!

Партия наши народы сплотила,

В братский единый союз трудовой.

Партия – наша надежда и сила,

Партия – наш рулевой!

Н.Митрохин, исследователь движения русских националистов 1953 – 1985 гг., отметил, что в середине1950-х гг. Михалков входит в националистическую группировку, сложившуюся в Союзе писателей СССР. Очевидно, от этого времени остался анекдот. Михалкову указывают на его недостаток – он заикается. «Зато не картавлю», – мгновенно парирует Михалков. Н.Митрохин считает, что «основными творцами антилиберальной кампании 1977 – 1982 годов были Викулов, Ганичев, Гусев, Кожинов, Куняев, Палиевский, Семанов, Селезнев». «Все они работали под «крышей» ЦК КПСС, однако, непосредственный их руководитель оставался в тени. Он исполнял роль «певца за сценой»... Конечно же, этим человеком был глава СП РСФСР С.В. Михалков» (Островский Владимир. Клан: С.В.Михалков, его дружина и евреи – http://berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer4/VOstrovsky1.htm).

В михалковской сатире сегодня бросается в глаза лишь одно – выполнение идеологических заданий. Если все это и смешно, то только откровенностью желания угодить руководству. Знаменитая своей «моралью» басня «Две подруги» высмеивала преклонение перед Западом и космополитизм: «Мы знаем, есть еще семейки, / Где наше хают и бранят, / Где с умилением глядят / На заграничные наклейки... / А сало... русское едят!». А, например, в басне «Ах, кока-кола!», написанной в 1959 г., едкой проработке подвергнут человек, который на американской выставке в Москве выпил на халяву так много кока-колы, что попал в больницу. Впрочем, в наследии сатирика встречаются и отдельные находки – таков, например, образ аспирантки Простынкиной из пьесы 1954 г. «Охотник». Но большая часть сатир всего лишь политически назидательна и выполняет конкретные задачи – такова басня «Руслан и Трезор» (1970). Это разговор двух собак – противного Руслана с резонером Трезором. «Ты ненароком не болен?» – спрашивает Трезор своего собеседника. А Руслан в ответ грубит:

«Поди ты… – прорычал Руслан в ответ. –

Осточертел мне белый свет!»

«Да чем же он тебе осточертел, однако?

Ты сыт, и ты в чести, как ни одна собака, -

За службу верную ты получил сполна,

На выставке медаль, гляди, тебе дана – и не одна!

Чем на своих рычать, кидаться, гавкать, злиться,

Ты мог бы опытом с молодняком делиться.

Слова мои ты не прими в укор!»

Поставил точку смелый пес Трезор.

Хочу сказать я этим диалогом

Пусть не о многих, но зато о многом!

 Так «смелый Трезор» Михалков в жанре советской сатиры обличил академика Сахарова – еще за три года до коллективного писательского письма против «клеветников» Сахарова и Солженицына. Впрочем, такая подпись была рядовым для номенклатурного советского писателя и секретаря правления поступком, положенным по должности. А вот басня, написанная в порядке, так сказать, личной инициативы, – это дело другое. Как раз в 1970 г. Сахаров стал одним из основателей Комитета прав человека, а за два года до этого написал статью «Размышление о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Статья имела огромный успех в мире, естественно, с этим надо было бороться, и Михалков борется средствами своей «боевой сатиры».

Власти он служил с фанатизмом, а его биография позволяет подробно изучать феномен «падшего дворянства» и утрату стыда как специфически советский феномен. Со своей исторической ролью – доказать несомненную пользу цинизма и приспособленчества – Сергей Михалков справился блестяще.