Обзор книжных новинок

16+

Обзор книжных новинок

16/09/2010

В этом году на российском книжном рынке вышло достаточно много любопытных изданий. Журналист Online812 Ирина Чуди выбрала наиболее интересные на ее взгляд книжные новинки и дала им свою оценку. В ее обзоре вы сможете найти произведения Валерии Новодворской, Александра Гениса, Ю Несебе, Натана Дубовицкого, Дмитрия Савочкина, Василия Аксенова, Альфреда Коха и Игоря Свинаренко, Джона Гришэма.

(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Валерий Попов «Довлатов» Молодая гвардия, ЖЗЛ, 2010 Вышла книга Валерия Попова о Сергее Довлатове. Вышла в «ЖЗЛ» в «малой серии», чуть ли не специально по такому случаю изобретенной. По требованию вдовы и дочери писателя из книги изъяты фотоматериалы и большинство писем, даже на обложке – всего-навсего записка «Здесь был Вася» (то есть, прошу прощения, «Здесь должен был быть портрет С. Довлатова»), – отсюда и заведомо заниженный объем, а значит, и «малая серия» как некий доселе фактически не существовавший формат. Конечно, поначалу Валерий Георгиевич Попов рассчитывал на другое (см. его интервью «Российской газете»), но уж как вышло, так и вышло. Вернее, что получилось, то и получилось. Выход книги приурочен к двадцатилетию со дня смерти Довлатова. Имена двух прозаиков и практически ровесников – Довлатова и Попова – часто, и вполне правомерно, связывают. Оба по типу дарования хохмачи или, по слову Хлебникова, смехачи. Хохмачи-миниатюристы: чем длиннее пишут, тем хуже у них получается. Применительно к Довлатову я некогда ввел в обиход термин «микроабсурд», из таких чаще всего блестящих микроабсурдов и состоит его проза, все остальное не более чем физиологический раствор. Попова хватает, как правило, на две страницы (тоже совершенно замечательные), на третьей текст начинает сыпаться, а где-то с пятой-шестой идет вразнос окончательно и бесповоротно, – и это стало особенно ясно с тех пор, как писатель перешел на повести и, страшно сказать, романы. Поначалу с большим отрывом лидировал Попов (вернее, лидировал Андрей Битов, за ним с большим отрывом следовал Попов – и вновь далеко позади Довлатов и все остальные; и только Рид Грачев, пожалуй, впереди всех – но, увы, не только впереди, но и сбоку). Американской известностью и посмертной всероссийской славой Довлатов затмил, деморализовал и, по сути дела, погубил Попова, превратив его из веселого эпикурейца с программным «Жизнь удалась!» в завистливого халявщика, без конца (и без малейшей надобности) то и дело бессильно ноющего: «Повезло Довлатову, причем повезло дважды: сперва уехал, а потом умер!» В последние годы Попов, впрочем, как-то приободрился, приосанился – и вот даже, возжаждав не столько гонораров, сколько премий, регулярно вручаемых авторам «ЖЗЛ», решился написать книгу о Довлатове. Это было безусловно неудачное решение – не по Сеньке шапка – и тем удивительнее, что результат ни в коем случае нельзя назвать однозначно провальным. Шапка была не по Сеньке, потому что Валерий Попов не умеет писать ни о чем и ни о ком, кроме самого себя. Да и о самом себе пишет только в категориях неутолимого и неисцелимого консюмеризма (где погулял, что выпил, что съел, кого – с осторожной оглядкой на жену – трахнул, куда съездил, чьей литературной похвалы удостоился), то есть опять-таки халявы. Хуже того, о самом себе Попов уже давным-давно написал всё, что знал, причем не по одному разу (ресторан «Восточный», поездка в США к Бродскому, дружба с Кушнером, восхищение деловой хваткой Битова, и т.д. и т.п.). То есть всё, известное ему лично и имеющее хотя бы опосредованное отношение к Довлатову, он разболтал загодя – и сложить из этого новый пасьянс было невозможно по определению. Оставался, правда, research – то есть кропотливое исследование или, как выражался пресс-секретарь первого президента России, «работа с документами». Но шапка была не по Сеньке и в этом отношении. Потому что с документами Валерий Попов умеет работать только в ельцинском смысле (а не, допустим, в золотоносовском). Книги в «ЖЗЛ», как правило, пишутся так: ты прорабатываешь пять скучных книг, написанных предшественниками, и компилируеш ь на их основе свою, шестую (и, по возможности, нескучную), втискивая ее в заранее заданный формат. Но ведь и компиляция – занятие трудоемкое: факты надо сопоставлять, проверять и перепроверять, анализировать (а для этого как минимум держать их в голове); выписки помогают, но не очень, – ведь все равно нужно помнить, что откуда выписал и что куда следует вставить. А если привлечь к этой работе «литературного негра», то с ним придется делиться и без того скудным гонораром, а значит, это тоже не выход... Ну и наконец уже упомянутая проблема третьей страницы, начиная с которой текст Попова сыпется, а затем и рассыпается. С источниками Валерий Попов (или его «призрак», он же «литературный негр») все же самую чуточку поработал, но поработал некритически. То есть не сверил одни высказывания третьих лиц с другими высказываниями третьих лиц (им противоречащими), а подобрал более-менее однотипные. Подобрал с тем, чтобы опровергнуть этой «правдой жизни» ту «неправду», которая содержится якобы в прозе Довлатова. Забавный парадокс этот (все источники – устные и письменные – говорят сущую правду, а Довлатов только и делает, что врет) мало-помалу осложняется другим: все они – Тамара Зибунова, Вайль с Генисом, Арьев с Ефимовым, Людмила Штерн, и т.д. и т.п. – чрезвычайно чистые и чуткие люди (Попов и вообще любит говорить о людях только хорошее), а вот Сергей Довлатов, хоть тоже в некотором смысле человек замечательный, но все же как-то похуже. Да и его неразговорчивая (с Поповым) вдова тоже. Да и дети от этого брака... Вот и получается, что в книге полно положительных персонажей (и сам Валерий Попов, естественно, главный из них), но есть и отрицательные или как миниум амбивалентные – и это как раз Сергей Довлатов с женой и детьми. Стоит ли удивляться «эмбарго», наложенному Еленой Довлатовой на публикацию документальных материалов в поповской книге. Особенно наглядна «правда жизни», проверки которой якобы не выдерживает проза Довлатова. Автор биографии имеет дело с устными рассказами и (реже) с письменными воспоминаниями заинтересованных лиц. Заинтересованных в двух вещах – 1) выглядеть самому (или самой) как можно лучше; 2) подчеркнуть свою максимальную «положительную близость» Довлатову. Скажем, Вайль (ныне покойный) с Генисом и отдельно Игорь Ефимов, не говоря уж об Андрее Арьеве, превратили громко декларируемую и широко разрекламированную дружбу с писателем в пожизненный бизнес: да, мы влияли на Довлатова, но влияли на него в хорошую сторону! Что не есть, мягко говоря, истина в последней инстанции. Со стороны кажется, например, что двое типичных «совков» из Риги (или, если угодно, «антисовков», – но ведь хуже советского только антисоветский), грубо льстя Довлатову, откровенно паразитировали на нем, – ну, и какая может быть вера их «свидетельствам»? Ефимов опубликовал подтасованную переписку с Довлатовым, в которой он предстает царем горы, а его визави – посетителем цирка, в котором то и дело стреляет пресловутая пушка. Переписку, запрещенную к распространению по решению суда, но Валерий Попов относится к ней с доверием, а главное, с пониманием – ведь и ему, понимаешь, хочется, чтобы Довлатова стало поменьше, а его незадачливого оппонента побольше: литературные способности и жизненные обстоятельства Игоря Ефимова таковы, что им, по-моему, не способен позавидовать даже автор книги о Сергее Довлатове. Меж тем именно «американские показания» Валерий Попов воспринимает особенно некритически. Свою «неправду жизни» Довлатов сперва озвучивал как устный рассказ, затем обкатывал в письмах бесчисленным адресатам, потом обрабатывал как очередной литературный микроабсурд – и только после всего этого включал эпизодом в тот или иной рассказ (или повесть). Этот неизбежно нарастающий от одной стадии к другой уровень бытовой недостоверности оборачивался (в подавляющем большинстве случаев) правдой художественного факта – так стоит ли проверять ее сомнительными воспоминаниями тех, кто всякий раз «врет как очевидец»? Der Mensch ist was er isst (человек есть то, что он ест), а создатель книги в формате «ЖЗЛ» есть то, чьими воспоминаниями и свидетельствами он питается. Валерий Попов обратился по преимуществу к недругам Сергея Довлатова (явным или тайным) – или к друзьям такого сорта, при наличии которых не нужно врагов. Да и сам предстал в своей книге где тайным, а где и явным недругом своего героя. Иногда дело доходит до анекдота. Вот Валерий Попов с грустью пишет о том, как донимали Довлатова в самые последние годы жизни так называемые «пылесосы» – то есть друзья из СССР, охочие до швейцарских ножичков, японской видеотехники и техасских штанов, но лучше, конечно же, в конвертируемой валюте... И тут же, причем с еще большей грустью, признается, что сам собрался в Америку «пропылесосить» Довлатова в сентябре 1990 года, но тот, подлец, возьми да умри еще в августе. Вспоминается скандальная история с Довлатовской премией, учрежденной было в 1993 году журналом «Звезда». Премия мыслилась как безденежная – и жюри возглавил Валерий Попов. Но тут Елена Довлатова пожертвовала на премию аж сто долларов – и дело тут же переиграли: первым лауреатом стал сам председатель жюри. С обстоятельствами смерти не достигшего еще пятидесятилетия Сергея Довлатова, с психологической, да и творческой атмосферой, в которой произошла трагедия, связаны главные претензии к рецензируемой книге. На мой взгляд, Валерий Попов просто не имел права написать то, что он написал, по сведениям и домыслам, почерпнутым из третьих рук, а главное, в отсутствие мало-мальского консенсуса в оценке этих событий. Упомяну лишь один факт: Попов пишет о творческой опустошенности и исчерпанности Сергея Довлатова, меж тем три самых последних рассказа – абсолютные шедевры и едва ли не лучшее изо всего им написанного. Конечно, равнять Довлатова с Бродским нельзя – не тот масштаб и, не в последнюю очередь, не тот масштаб личности. Но нельзя не упомянуть о благородной деликатности друзей Бродского в связи с обстоятельствами последних лет жизни – и о благородно возвышенной книге Льва Лосева, вышедшей в той же «ЖЗЛ». Но ныне покойному Лосеву было что сказать о «высокой страсти... для звуков жизни не щадить», а Валерий Попов при всем своем интуитивном литературном чутье и таланте (давным-давно угасших, но время от времени если и не вспыхивающих, то хотя бы искрящих даже сейчас) зациклен исключительно на быте и на литературном быте – и если уж на довлатовском, то только в сопоставлении со своим собственным. Назвав Попова несколькими абзацами раньше тайным недругом Довлатова, я, пожалуй, несколько погорячился: Валерий Попов при всей своей внешней благожелательности человек и писатель прежде всего глубоко равнодушный – к Довлатову в том числе. Не то беда, что человек человеку волк, а то, что человек человеку бревно... Но, конечно, при таком равнодушии, замешенном на таком неумении и нежелании критически работать с источниками, за биографическую книгу лучше было не браться. А за биографическую книгу о своем покойном ровеснике (и победительном сопернике) – тем более. И все же рецензируемая книга довольно интересна и, соответственно, довольно удачна. Портрета Довлатова в ней не получилось (ни в ленинградской части, ни в американской, ни в таллинской), а вот автопортрет Валерия Попова вышел куда более выпуклым, чем в дурашливых повестях последних десятилетий и в книге мемуаров «Горящий рукав», – и куда более откровенным. Поэтому отсутствие довлатовского портрета на обложке (пусть и имеющее иное объяснение) воспринимается как нечто совершенно естественное и правомерное. Валерий Попов в очередной раз поведал нам о себе – и ухитрился втюхать эту повесть читателю под двумя раскрученными брендами – Сергея Довлатова и «ЖЗЛ». Да, все мы не красавцы, но жизнь удалась, на Сеньке шапка горит, но за горящий рукав его все равно никто не поймает. Здесь был Валера! Виктор ТОПОРОВ
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Андрей Подшибякин. «По живому» Издательство «Колибри», Москва, 2010 Прежде чем рассуждать об инструкции (а именно как информативная инструкция написана книга Андрея Подшибякина про ЖЖ), следует разобраться, об инструкции к чему идет речь. Что такое ЖЖ – личное СМИ с произвольным набором корреспондентов, множество непрофессиональных СМИ, на которые можно подписаться, или площадка для общения друзей? Книга «По живому» нечаянно предлагает собственную оригинальную метафору: один из блогеров ведет свой блог прямо из тюремной камеры. ЖЖ, таким образом – множество трансляций из личных тюремных камер, в каковых каждый из нас (кто-то менее, кто-то – более комфортабельной) обретается. Главная сложность, с которой столкнулся автор путеводителя по ЖЖ – написать так, чтобы было интересно и тем, кто уже давно пользуется сервисом и чувствует себя здесь как дома, и тем, кто никаких блогов не ведет. Поэтому основной тон книги – информативный. В соответствующих главах читатель может узнать о первопроходцах ЖЖ (история незадачливого американца, которого закидали спамом за то, что он принял русский язык за албанский). И о том, как с помощью ЖЖ можно воздействовать на реальность (Медведев открывает блог и отвечает в нем пользователям; слушатели радио «Эхо Москвы» устраивают протестный флэшмоб против производителей дорогостоящих плацебо). В главе о бизнесе в ЖЖ и на ЖЖ привлекает внимание история о предпринимателе Олеге Тинькове, пообещавшем первому, кто найдет в интернете фотографию его жены, миллион долларов, но аккуратно забывшем о своем обещании. Как иллюстрация того, что ЖЖ все чаще опережает по оперативности профессиональные СМИ, в книге приводятся примеры блогеров, оперативно сообщавших подробности о военных действиях в Цхинвале и о погромах в Бишкеке. В конечном счете книгу подводит выбранный жанр, а именно – жанр развернутой журнальной статьи. Легкая монотонность, простительная на двух страницах, на ста становится невыносимой, а псевдоанализ, которым разбавлены иногда любопытные сведения, наводит на мысль о «бесконечной книге» Барта, что, начавшись, не намерена закончиться вовсе. Вывод же по прочтении книги следующий: чтобы не выпустить из вида самого интересного, всегда можно ознакомиться с обзорами блогосферы, которые еженедельно пишет для «Города 812» Ольга Серебряная. Дмитрий Трунченков
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Анна Старобинец. «Первый отряд» Издательства «АСТ», «Астрель», Москва, 2010 Написанный вокруг сюжета японского аниме про пионеров-героев роман «Первый отряд» – отличный повод поговорить о том, имеет ли право художник продавать свой дар. Во-первых, вопреки мнению бескомпромиссно настроенных литераторов, я полагаю, что имеет. Не только оттого, что нам остро не хватает умной массовой литературы, но еще и потому, что главная цель художника – это внутренняя свобода, которую как раз и дает творчество. Возможна ли внутренняя творческая свобода в рамках массовой литературы? «Первый отряд» Старобинец доказывает, что – да. Прежде всего это хорошо написанный роман, так сейчас мало кто способен написать (особенно из молодых). Героям книги, воспитанным в специальном интернате, показывают одноименное роману аниме, и оказывается, что мультфильм – зашифрованное послание из Полой Земли, которое могут увидеть только те, кто обладает особыми магическими способностями. Девушка Ника, получив от своего воспитателя Подбельского задание найти отправителя послания, знакомится с немцем Эрвином. Вскоре начинает казаться, что мысль, известная из фильма «Планета бурь»: женщин нельзя брать ни в разведку, ни в космос – верна как никогда, но дальнейшее развитие сюжета опровергает читательскую догадку. Добровольно вверяясь в лапы врага, Ника парадоксальным образом умудряется захлопнуть свой собственный капкан. Вместе с Эрвином она отправляется в Полую Землю, чтобы предотвратить гибель мира и новую войну. Если у книги и есть недостатки, проходящие по линии массовой литературы, – то это прежде всего отсеченные лишние детали. И, кроме того, построенная про «фрактальной» модели композиция: ключевые моменты придуманы, остальное достраивается исходя из симметрии. В результате лишь половина композиции оказывается нагружена смыслом, остальная половина предназначена подпирать вес сюжета. Однако все это не портит книгу, если учесть поставленную автором задачу. Помимо внутренней свободы удовлетворение писателю неизменно доставляет переработка собственных жизненных обстоятельств в сюжет произведения. Многие просто пишут «про жизнь», но лишь полная дезинтеграция собственного опыта, с последующим собиранием из него тела текста способна породить в организме эмоциональный заряд, значение которого для пишущего человека трудно переоценить. И Анна Старобинец не упускает возможность получить удовольствие от такой переработки: в книге находит отражение и неизменно важная для нее тема любви-ненависти к собственному ребенку, и двойственность отношения к любимому человеку. Таким образом, можно смело сказать, что писатель, подобным образом претворяющий свой опыт в литературу, не уйдет в духовном смысле голодным. А значит – следует ждать повторения опыта Старобинец другими авторами, ибо этот опыт не для денег, но и для радости. До того как я прочитал книгу, у меня были сомнения: не отвернутся ли от Анны Старобинец после этой книги читатели, полюбившие ее за другое? Опасения были напрасны: «Первый отряд» написан так хорошо, что не отвратит даже тех, кто вообще-то не любит развлекательную литературу. Напротив: скорее, привлечет к собственному творчеству Старобинец людей, которые иначе бы ее никогда не прочитали. Словом, удачная в карьерном плане книга. Дмитрий Трунченков
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Дональд Рейфилд. «Жизнь Антона Чехова» Изд-во Б.С.Г. – Пресс, 2010 У всех нормальных людей бывают дедушки. У меня их было больше, чем у нормальных людей, – целых три. Как жаль, что ни один из них меня не видел. Третий дедушка, Александр Алексеевич Измайлов, в семье он звался «маргариновым» (как бы не вполне настоящим), был результатом нравственных бабушкиных исканий и неудачного ее же предыдущего брака. Кроме этого он был знаменитым столичным критиком, колумнистом «Биржевых ведомостей», известным писателем и поэтом. Во всяком случае, Блоку и Сологубу он был известен: они писали ему письма, так наша семья стала приобретать литературный уклон. Для бабушки ничего непривычного в этом не было: мой предыдущий дедушка Александр Фридолинович Чуди, швейцарец, чиновник, домовладелец, петербуржец в четвертом поколении, был как близнец похож на таганрогского мещанина, писателя Антона Павловича Чехова. Отличить их можно было только по собакам: у дедушки Чуди был любимый пойнтер Гектор, и он старался фотографироваться рядом с ним, а у Чехова такой собаки не было, а были таксы Бром и Хина. Эти породы сильно отличаются, и если фотокарточка была с собакой, тут все просто, а вот свадебная фотография (свадебная фотография – это не нынешние пластиковые альбомчики, а сделанные у хорошего фотографа парные портреты кабинетного формата), где дедушка Чуди женихом в визитке, но без Гектора, вызывала у зрителей недоумение. Бабушку это сильно раздражало, к тому же она как девушка из хорошей семьи, не получившая блестящего акушерского образования на Бестужевских курсах, предпочитала французские тексты: ее девичья фамилия была де Планьи. Потом бабушка с дедушкой Чуди развелась и вышла замуж за дедушку Измайлова. Спустя медовый месяц выяснилось, что Александр Алексеевич Измайлов – крупнейший знаток Чехова, что он его просто обожает и что мечтает быть похожим на него (у литераторов бывает такое странное желание, даже у Довлатова оно было, если верить последней обложке «Азбуки»). Похожим быть у А.А. не получилось, да и бабушку, видимо, ему было жалко, поэтому он повесил в кабинете большой портрет Чехова (с таксой Хиной для верности) и сел писать книгу о Чехове. А как еще может выразить литератор свое восхищение коллегой? Господи, сколько всего интересного было тогда в Петрограде – тусовки Серебряного века в разных кабаре, классик как раз измайловской компании не зря писал: война – войной, но розы – розами. Но Александр Алексеевич не только сел писать книжку про Чехова, он ее написал и в 1916 году напечатал у Сытина. Назвал «Чехов». Книга читателю понравилась, и пресса была отличная. Сегодня есть объективное подтверждение этому: издательство «Захаров» в наши дни перепечатало сытинскую книжку слово в слово, а «Захаров» – предприятие частное, коммерческое. Я книгу читала, ее очень украшает ощущение личного знакомства автора с героем, в гениальности которого он уверен. А дальше – время пошло вперед, измайловская книжка стала потихоньку исчезать со стендов (я купила всего одну), как вдруг – бемс! – грянул чеховский день рождения, 150 лет, а вместе с юбилеем и том Дональда Рейфилда, 750 стр. 900 г весом, под названием «Жизнь Антона Чехова», переизданный в третий раз. Первые два дали повод всем знаменитым критикам с Гедройта до Данилкина показать свои возможности. Да, собственно, и сам Рейфилд не скрывал своих целей «расширить пределы привлекаемых источников». Д.Р. прочел все письма Чехова (откуда силы взял и как поборол приличия – непонятно), а когда этого требовал его беллетризованный текст, вставлял отрывки в виде прямой речи. А еще профессор русского языка (правда, колледжа, какие там профессора) университета Куин Мэри. Мне показалось, что Дональд Рейфилд так «расширил пределы источников», что не пропустил, чтоб о нем не рассказать, ни одного любовного свидания Чехова с профессионально подготовленными девушками. И непонятно, когда Антон Павлович успел написать все свои 30 томов ППС, даже если 14 из них письма. Говорят, при советской власти знаменитый немецкий режиссер привез к нам, понимающих Чехова, своих «Трех сестер». В БДТ не успели устроить синхронный перевод, и народ, возмущенно не понимая ни одного немецкого слова, стал расходиться. Но не весь – половина. Так вот, по-моему, книга Рейфилда – для той половины, что ушла. Не подумайте, что я навязываю дедушкину монографию той половине, что осталась. Я думаю, что эта половина сама знает что читать. И даже, наверное, читает. Ирина ЧУДИ
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Никки Каллен. «Гель-Грин, центр земли» Издательство «Комильфо», Санкт-Петербург, 2010 Хотя в книге Никки Каллен «Гель-Грин, центр земли» нет недостатка в персонажах, главный ее герой – это Гель-Грин, город-порт, вынесенный в заглавие. Расположенный на краю земли, он пребывает вне времени. Здесь все одновременно друг другу: герои воспитывают детей и дожидаются появления внуков, но и внуки, и дети живут, кажется, параллельно с ними, принадлежа к тому же поколению. (На это намекают книги и фильмы, которые читают и смотрят герои: они все время одни и те же.) Во всем этом можно усмотреть простую метафору: человек рождается, живет и умирает, а потом снова рождается – мы, вполне в согласии с Кантом, неподвластны времени, и существование в нем – лишь результат ограниченности наших чувств. Всякий человек бессмертен. И как таковым героям «Гель-Грина» нет надобности заботиться о преходящем: все они так или иначе устроены, судьба сама обеспечивает им пропитание, в полном соответствии с евангельским заветом о птицах, которые не сеют и не жнут. Не имея ни в чем нужды, журналист Стефан, хирург Хоакин, девушка-фотограф Арвен и морской бог Трэвис наслаждаются простыми житейскими радостями: пьют чай с бергамотом или мятой, едят булочки и кексы, гуляют по побережью, фотографируют детей и стариков, перечитывают любимые с детства книги. Именно в силу своей необычности, «Гель Грин» выпадает из литературной традиции. Четыре повести из этой книги можно сравнить с Мервином Пиком или ранним Алесандро Барикко, а из наших современных писателей что-то подобное делают Лена Элтанг и Екатерина Завершнева (хотя у Каллен получается лучше). Идеально выверенная композиция, изобретательные метафоры – но в то же время стертый язык, напоминающий переводную прозу, и выключенность из традиции делают «Гель Грин» эдакой развлекательной книжкой для мечтателей; будущей модной литературой, вряд ли способной собрать по-настоящему много поклонников. Книга Каллен – из тех, за случайную критику которой могут осыпать тумаками в интернете; какие немногочисленные, но преданные фанаты передают друг другу по цепочке, читая по ночам урывками, вместо сна. Дмитрий Трунченков
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Ричард Бротиган. «Рыбалка в Америке». «В арбузном сахаре» Изд-во Азбука-классика, 2010 Издательство «Азбука-классика» начинает издавать Бротигана по второму кругу – видимо, спустя сорок лет стало понятно, что Бротиган не последний битник, а настоящий американский классик, романист первого ряда, получше Воннегута, поестественнее Гессе, поинтереснее Толкиена. Иначе вряд ли «Азбука-классика» стала бы не на классика деньги тратить. Те, кто Бротигана читал в «Иностранной литературе», смогут порадоваться, потому что теперь его герой называется «Рыбалка», а не «Ловля форели». Так вроде понятнее, и имя Рыбалка подходит герою Бротигана больше, чем вычурное Ловля форели: переводчик нового издания Фаина Гуревич вписалась в роман очень неплохо и отлично поняла, что переводит. Она же написала вступительную статью (будто нет интернета) для тех, кому небезразлично, где и на ком автор женился, и непроизвольно обрадовала читателя, потому что ее собственный текст – гладкий и банальный, а перевод – блистательный, что означает: чужих слов в романе нет. За что большое спасибо. Мне очень нравятся романы Бротигана и кажется странным, что никто не говорит со мной цитатами из них, про форель, которая умирает от глотка портвейна и про балет для Рыбалки в Америке. Ссылаться на то, что прошлый век кончился (а критики записали Бротигана в певцы шестидесятых и семидесятых) – глупо, гениальные тексты, если разошлись со временем, то это проблема не текста, а времени, и надо что-то делать, чтоб не пропадали нужные людям книги, как годы, неизвестно куда. Пока я перечитывала «Рыбалку в Америке», то все время думала, как в Европе понимают «Москву-Петушки», если читают ее? Ну, к примеру, рецепты коктейлей – это можно понять, а вот все остальное – про полное несоответствие автора всем кабальным договорам общества с частной личностью, как это можно понять, если не на русском? Ерофеев и Бротиган – почти ровесники, и жили в одно время (только Ерофеев немного дольше), очень похоже относились к жизни, и книжки похожие писали. Те, кто еще не прочел «Рыбалку в Америке», а этот мой текст про него читает, наверное, догадались, что сюжет у Бротигана простой, как у «Москвы-Петушков», его герой ходит, иногда ездит, один, иногда с дамой, по берегам ручьев в поисках форели и других рыб, но это не скучно и читать совсем не мешает, как не замечаешь стука электрички, когда Ерофеев по дороге открывает чемодан. Вы уже поняли, что мне кажется «Рыбалка» ничуть не менее гениальной, чем поэма Ерофеева. Когда Бротиган проснулся в Америке мировой знаменитостью (а это случилось, когда первый читатель купил «Рыбалку» в калифорнийском магазине и дал почитать приятелю), за него схватились критики и стали вешать всякие ярлыки про контркультуру, нового Сэлинджера и сюрреализм. Ерунда все это. Если хотеть, чтоб народ и вправду прочел Бротигана, надо даже на последней обложке тоже писать правду – таких хороших писателей и таких книжек больше на свете нет. Разве что еще роман Бротигана «В арбузном сахаре». Он тоже вместе с «Рыбалкой» напечатан. Ирина ЧУДИ
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Леонид Песок. «Записки на двери холодильника. Рекомендации будущей вдове» Изд-во «Балтийские сезоны», СПб, 2010 Это – замечательная книга. Ее, как Уголовный кодекс, можно открыть на любой странице и не мочь читать до конца. Хотя в конце и написано самое интересное – где автор познакомился с художником Виктором Богорадом сорок с лишним лет назад и с тех пор иногда пишет книги, а Богорад, как понимающий его лучше многих, рисует в этих книгах картинки. Так доступнее читателю, который не знаком с Леонидом Песком сорок с лишним лет. Хотя все равно непонятно – кто лишний. Автор собрания сочинений на двери холодильника (Песок живет в Бостоне и, наверное, поэтому называет дверцу холодильника дверью) раньше, когда жил здесь, в Ленинграде, был простым юмористом и сатириком, безымянным создателем звезд, читающих громким голосом со сцены рассказы, типа Хазанова. Теперь же, когда можно стало хоть чего напечатать (я имею в виду только идеологическую составляющую), Песок стал письменно задумываться о жизни и проявлять не свойственную юмористам рефлексию. И Богорада нашего втянул в это дело. Читателю, конечно, свойственно думать, что автор имеет в виду собственную вдову, которой адресована книжка, хотя бы потому, что такое доскональное понимание Песка чужая вдова проявлять не может, но пессимистам читать эту книжку я не советую: вникнув, захочется тоже написать такую книжку про жизнь, а где он найдет еще одного такого художника Богорада? Даже если он, как Леонид Песок, тоже считает жизнь тяжелой и продолжительной, в которой нет причин для смеха. Ирина ЧУДИ
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Денис Драгунский. «Нет такого слова!» Москва, «РИПОЛ классик», 2009 Не было бы никакого повода сообщать, что удалось прочитать еще одну книгу средних рассказов (я не размер имею в виду, размеры как раз у этих рассказов небольшие, зато рассказов – не обобраться), если бы не ноу-хау жанра: никакая это не книга и никакие это не рассказы, а механический перегон файлов со страницы Живого Журнала прямо в компьютер издателя. Ничего практически не меняя, только форум не подверстывая. Не хочется употреблять компьютерные термины, но автор, Денис Драгунский, даже тэги и сабжи сохранил, сделав из них как бы подзаголовки, но почему-то поставив их сверху. А дальше по тексту – посты, типичные ЖЖ монологи, настырно требующие коммента (никак не обойтись без терминов, к книжкам и литературе отношения не имеющих). Вообще-то нет ничего необычного в том, что журнальная публикация предваряет издание книжки, у хороших авторов это было даже принято. Но гнать по-простому в книжку то, что уже год висит на сайте, не заботясь о разнице стилистик литературно-художественного и Живого журналов, это все равно что считать лучшей рифмой на свете «Большой театр – Малый театр». Поначалу даже показалось, что это ноу-хау мне померещилось, но нет, я нашла в ЖЖ страницу Драгунского, а на ней все тексты, названные в книжке рассказами. Ну почти все. Конечно, посты Драгунского отличаются от большинства, ведь не все пользователи – наследственные литераторы (Денис Драгунский – сын детского советского писателя Виктора Драгунского, книга которого «Денискины рассказы» имела в прошлом веке реноме учебника душевности. Не знаю, не думаю. Просто читать было мало чего, а полного Диккенса, которого советская власть издавала, лень). Но все равно на рассказы эти творения не тянут, на синопсисы – да, будто автор вот-вот соберется с силами и выдаст – ну роман хотя бы. На последней странице обложки очень приличные люди (Лев Рубинштейн – поэт; Наталья Иванова – критик и Даниил Дондурей, главный редактор) заметили у этой книжки «здравомыслие неленивой памяти», «потаенные страхи перед неотвратимостью судьбы», «доверительные отношения с языком», намекая тихонечко на Довлатова, бытописание, дескать, на высоте. Это так же профессионально неверно, как если бы равнять романы Пастернака и Анатолия Иванова только потому, что сюжетные дела творятся на похожих железнодорожных станциях. Мне вообще-то нравится, что текст можно вывесить, скачать куда угодно, мне нравится, что книги можно слушать, mp3 и в телефоне есть. И это очень правильно, потому что не рубятся деревья и две елки, которые пошли на книгу Драгунского (в ней 512 стр., а тираж 3000 шт.) остались бы стоять на своей поляне. А на странице в ЖЖ можно было написать, что при создании этого текста не пострадало ни одно дерево. Но нет, захотелось книгу. Хотя, может быть, я и не права, может быть, у Дениса Драгунского, а он родился в середине прошлого века, много друзей, которые интернетом не пользуются и по ЖЖ не ползают с утра до ночи, тем паче своей странички не имеют. Может быть, он из-за них деревья загубил, книжку напечатал. В этом случае покупателей предупреждать надо. Чтоб было все по-честному. Ирина Чуди
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Максим Кантор. «Советы одинокого курильщика». Тринадцать рассказов про Татарникова» Изд-во АСТ, Апрель, М., 2010 На что только не идут люди, которые думают, что знают, как кому-то с их помощью обустроить Россию! Можно подумать, что автора не интересует, куда денутся 4999 экз. тиража, но один-единственный попадет в нужные руки, и тут уж начнется обустройство. Ничего не начнется, потому что Максим Кантор делает не первую попытку с помощью текстов определить реальность как ужасную. Думаю, что на самом верху вертикали хоть в отрывках, хоть в изложении, но ознакомились. И что? А ничего. Но Кантор, не теряя надежд, пишет очередную книжку. Сейчас я похвастаюсь: «Учебник рисования», оба тома по 1,5 кг каждый, я прочитала, поэтому знаю, что там впервые появился профессор истории Татарников, знающий наше прошлое и будущее по аналогиям. И в должной мере трагическую книжку «В ту сторону», где профессор Татарников умер, я тоже читала. Поэтому догадалась: если Кантор Татарникова воскресил – значит, труба. Нет больше методик нашего обустройства, как только способом исторических параллелей. Один умный литературный критик говорил: никогда не читайте аннотаций. Я попалась, захотелось посмотреть, как выглядит Кантор, не случилось ли с ним чего, поскольку его герои выглядят просто жутко: Сергея Ивановича Татарникова Кантор сам нарисовал в полном соответствии с текстом – профессор либо курит, либо пьет, либо болеет, либо читает и выглядит – ужас. А остальные двое – типа Ватсона журналист «Вечерки» и типа инспектора Лестрейда майор МВД Гена – абсолютные замухрышки. Кантор против них – Кевин Костнер в «Телохранителе». Такова сила печатного слова. На той же обложке я прочла, что «Советы одинокого курильщика» – детектив, притом иронический. Оказалось – полная неправда. Детектив неинтересным и скучным быть не может, а об иронии при наличии больше дюжины трупов говорить не приходится. Как я поняла, эта книга о реалиях, которые Кантор ненавидит, и о героях нашего времени, которых он ненавидит тоже. Герои – сенаторы (их он ненавидит люто), журналисты, правозащитники, бизнесмены, все – жуткие люди, дела которых ужасны. Очень близко к тексту: бунт дело сытых, которые хотят защитить свою сытость. Особенно отвратительно «третье лицо в государстве Борис Хорков». Пьющий интеллигент Сергей Ильич, профессор, легко объясняет героям-недоучкам все тайны любых преступлений с помощью Тацита и аналогий. И когда он, профессор, излагает эти аналогии, текст становится не сатирическим, а просветительским. Почему-то на уровне школьного курса. И все равно, могли бы люди учесть чужой опыт, прислушаться. Но Максим Кантор излагает свое понимание того, что видит, а у всех понимание разное: сколько голов – столько умов. И столько родов ненависти. Ирина Чуди
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Чарльз Буковски. «Голливуд» Изд-во ЭКСМО, Москва, 2010 «Человеку нужны три вещи: вера, тренировка и удача», сказал Чарльз Буковски в романе «Голливуд», подразумевая под верой – уверенность в правильно выбранном пути, под тренировкой – постоянное движение вперед по этому пути, а под удачей – наличие таланта, без которого путь не осилишь. Почему кроме этих трех вещей он не назвал бутылку калифорнийского красного, непонятно, потому что именно бутылка (плюс постоянное писание текстов) избавили Ч.Б. от уважения к традиционным ценностям, чтимым американским народом, а это в свою очередь сделало его свободным и знаменитым. Жизнь, которой жил Буковски и его герой Хэнк Чинаски, попадающийся на глаза в «Голливуде» и во всех романах, получалась ненормативной – успехом ее не измеришь и голливудским умом не поймешь, зато создала редкую для американского автора интонацию – Буковски постоянно жалеет своих героев, потому что они постоянно страдают от вранья всех вместе и каждого в отдельности. Герой «Голливуда» от всего этого пьет и пишет. Красное калифорнийское и сценарий. Роман как раз про это: как Хэнк написал замечательный сценарий, а продюсер поставил с великими муками отличный фильм, не переставая пить ни на минуту. (Фильм и вправду был снят, называется «Пьянь» (Barfly, 1987), с Микки Рурком в главной роли, его можно скачать в торренте, пока он еще работает.) На каждой странице просто так бродят Шон Пенн и Микки Рурк, Коппола и Мадонна и множество других знаменитостей. И, представьте себе, Буковски никого не разоблачает, а, прихлебывая калифорнийское красное, пишет правду, читать которую легко и приятно. Если приглядеться, то Ч.Б. похож на российского писателя-эмигранта, рассказывающего об американцах с некрасовской болью и состраданием. Для усиления читательского интереса к книгам Ч.Б. их иногда сравнивают с текстами Довлатова, по-моему, абсолютно напрасно, потому что зависимость, от которой пытался избавиться Довлатов, Буковски очень нравится и, как он считает, положительно влияет. Хотя, конечно! Что пил Довлатов большую часть своей жизни и что Буковски! Может, калифорнийское красное и не вредит таланту, потому что к концу жизни Ч.Б. по-человечески поселился в новом двухэтажном доме с молодой женой и бассейном. Но удивительное было с ним все равно всегда рядом. В 1969 году, когда Буковски был уже почти полтинник, его небогатый поклонник, уверенный так же, как и Ч.Б. в гениальности его текстов, открыл в долг издательство, чтоб печатать Ч.Б., а ему давал сто долларов каждый месяц, чтоб он не работал на почтамтах и бойнях, а только писал. Результат: Буковский стал знаменитым, а издательство процветающим. Интересно, что мог купить Буковский на сто долларов, если они единственные в месяц, как у наших пенсионеров? Ирина Чуди
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Лев Лосев. «Солженицын и Бродский как соседи» Издательство Ивана Лимбаха, СПб, 2010 Горестно сознавать, но это – последняя книга Лосева, и теперь мои надежды переместились на эту книгу целиком: я надеюсь, что после ее прочтения число знакомых мне людей, хотя бы начавших читать солженицынское «Красное колесо», увеличится не меньше чем вдвое. А уж из этой четверки я выберу хоть кого-нибудь, кто поговорит со мной про любимый роман, а то просто текста «Красного колеса» никто не знает. Сказать правду, книга Лосева (608 страниц) не про Солженицына и не про его добрососедские отношения с Бродским, и не про Довлатова, хотя тексты с такими названиями в книге есть. Мне кажется, да и в предисловии он говорит нечто похожее, что книга написана с единственной целью – объяснить себе, что его волнует (в предисловии в этом месте много глаголов, обозначающих это чувство) в книгах, которые он читает. Я, конечно, излагаю не точно, но если бы я могла делать это понятнее, то просто писала бы книгу, но одно я точно осознала: Лосеву хотелось бы верить, что читателям его соображения могут быть интересны. Безусловно, могут. Лев Лосев – автор, у которого в Петербурге много больше читателей, чем у солженицынского «Красного колеса»: я купила книгу «на Крупе» и легко убедила бы вас в большой любви петербургских читателей к Лосеву, только назвав сумму рублей, которую эта книга там стоит. И я сама видела, что, кроме меня, с этой суммой по тому же поводу легко расставались многие, потому что знали: больше этот замечательный писатель ничего уже не напишет. Хуже того, в Петербурге (а помимо его и тем паче), осталось не больше двух авторов, которые смогли бы постоять рядом с Лосевым (один с Лосевым-поэтом и один с Лосевым-филологом). Не хочу называть имена, чтобы не обидеть армию живущих за счет литературы. Лосев исключительно доброжелательный автор. В своих воспоминаниях (а вспоминает он почти сплошь о писателях) Лосев умудряется оказаться совсем незаметным, а тот, кого он вспоминает, – талантливым и хорошим, и читатель напрочь забывает, что у писателей есть обычай говорить и думать совсем наоборот. Это потому, что собственное положение в рейтинге русскоязычных поэтов Лосева волнует мало: ему хочется, чтобы не были забыты те, кто писал, пишет и будет писать книги, а их можно забыть, если есть такая привычка – никого не ценить и не помнить. Итак, Лосев в своей книге постарался не забыть никого, кто этого хоть капельку стоит. А кто напишет такой текст про Лосева – непонятно. Но написать необходимо, потому что в прошлом году русский писатель Лев Лосев умер. Ирина Чуди
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	М. Н. Золотоносов. «Логомахия» Научно-издательский центр «Ладомир», Москва, 2010 Двадцать лет назад ленинградская газета «Час пик» напечатала поэму Тимура Кибирова «Послание Л. С. Рубинштейну» тиражом 200 тысяч экземпляров, а двадцать лет спустя тиражом в 200 раз меньше «Ладомир» выдал народу книгу «Логомахия». Оба эти события инспирировал Михаил Золотоносов, хотя не учитывать некоторого участия Тимура Кибирова тоже нельзя. Это сегодня все, кому этого хочется, могут прочитать хоть всего Кибирова, пойти в Президентскую библиотеку, и пожалуйста, читайте, если денег жалко. Двадцать лет назад, наверное, только сам Кибиров знал, кто он такой, ну катрен его друзей-постмодернистов и Михаил Золотоносов, получивший поэму из рук Марии Васильевны Розановой (!), прочитавший и понявший, с чем имеет дело. У его книги «Логомахия» есть подзаголовок «Поэма Тимура Кибирова «Послание…» как литературный памятник», и потребовалось 370 страниц, чтоб уверенно доказать это. Понятно, что просто памятников не бывает, они ставятся кому-то или чему-то, по крайней мере, должны вызывать какие-нибудь ассоциации, чтоб не стоять зря. Сегодня, двадцать лет спустя, уровень влияния творчества Кибирова на последующее развитие российской литературы очевиден – следовательно, памятник не ему: в книге Золотоносов сознается, что, предваряя первую публикацию поэмы, редакция сознательно завысила талант автора, чтоб усилить повод для публикации. По тем временам повод был замечательный – Кибиров скорее всего первый поэтически прощался с советской властью и, вооруженный поэтическим прозрением, предсказывал ее быстрый конец. Судя по всему, и тогда и сейчас Золотоносов разделял и приветствовал эти предчувствия поэта и надеялся на понимание народа. Публикацию долгое время сопровождал скандал: общественное звучание поэмы заглушили несколько существительных, глаголов, прилагательных и наречий из арсенала ненормативной лексики, с помощью которых Кибиров многое обозначил в окружающей его действительности. Бедные читатели, еще не готовые сделать выбор не хочешь – не читай, читали и возмущались письменно, тем самым создавая документы эпохи. Уже тогда Золотоносов увидел в читательских откликах агрессивное нежелание и мучительную боязнь перемен, усвоенный ужас существования как вечный, и сохранил их. Сегодня все письма можно прочитать в «Логомахии». Это – замечательная книга. На 370 страниц в ней 606 примечаний, исключительно интересных. Авторство всех цитат в поэме раскрыто, истоки и связанные с ними имена определены, композиция книги безупречна. Откликающиеся читатели в большинстве агрессивно ставят свои подписи, надеясь утвердиться в рядах заступников за советскую власть. В качестве же альтернативы редакция опубликовала стихотворное послание Золотоносову некоего Соснова – исключительно сиюминутное сочинение, демонстрирующее желание автора не пропасть незамеченным. В отличие от Золотоносова, Соснов пониманием времени и текста не отличался. Как дальше развивались события, вы прочтете в книге «Логомахия». Безусловно, у любого времени есть свой литературный памятник. Хорошо бы, чтоб кто-нибудь сохранил любой прошедший день, возможно, мы этого достойны. Ирина ЧУДИ
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Тим Собакин. «Из переписки с коровой» Издательство «Эгмонт Россия», Москва, 2009 Неожиданно вышло переиздание книги «Тима Собакина», автора замечательного «Памятника синим трусам»: Мои трусы! Я обращаюсь к вам. И обращаюсь к вам не без причины: ведь расползлась практически по швам деталь одежды зрелого мужчины. Сюжет «Переписки с коровой» не отличается запутанностью, и большинство стихов (Собакин, кажется, в последнее время вообще ничего нового не пишет) уже печатались в «Трамвае» (культовом детском журнале, который Собакин и редактировал). Начинается история с того, что к скучающему дома и намеревающемуся открыть банку компота автору заглядывает в гости корова. Автор делится с коровой компотом, на следующий день она возвращается к себе в деревню, между новыми знакомыми завязывается переписка: «Здравствуйте, тетя Корова! Хоть Ваша жизнь нелегка, Вы постоянно готовы Родине дать молока. Я без коровы скучаю – вот навестить бы мне Вас! Вместе бы выпили чаю, вместе сплясали бы вальс…». За перепиской незаметно течет время, приходит лето, вскорости сменяющееся осенью и зимой, и хотя корова приглашает Собакина в деревню: «Здравствуйте, дядя Собакин! Пусть я живу нелегко, только сумеет не всякий Родине дать молоко!..» – Собакин в гости не спешит. Устав ждать, корова приезжает в гости сама, не одна, а с кошкой Машей. Вместе они пьют компот, чай с молоком, а кроме того, играют, как и было обещано, на барабане: «конец». Меж тем Собакин – не исключительно детский поэт, о чем свидетельствует продолжение «Памятника трусам»: И даже в те интимные часы, когда я с дамой нежился на ложе, мой верный спутник – Синие Трусы – с хозяином не расставались тоже. Несмотря на «нежился на ложе», это стихотворение было включено в детскую книжку, где дети вполне могут его прочитать, – потому что ничего неприличного в нем, как и в других «взрослых» стихах Собакина, нет. Впрочем, и детские стихи Тима Собакина с полным правом можно печатать во взрослом издании. Его стихи – не детские и не взрослые, свои взрослые стихи он пишет точно так же, как детские. Вследствие чего: взрослый читатель, обратившись к взрослым стихам Собакина, учится взрослую жизнь воспринимать по-детски. Оговоримся: в «Переписке с коровой» взрослых стихов нет. А есть замечательные иллюстрации Зины Суровой. Дмитрий Трунченков
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Ли Чайлд. «Враг» Изд-во ЭКСМО, Домино, Москва, 2010 Нет ничего удивительного в том, что Ли Чайлд написал хороший роман, а ЭКСМО поторопилось его напечатать, чтоб нам было чего почитать в новом году. Удивительно то, что получилась неожиданная удача для тех, кто книжек Чайлда про Джека Ричера не читал, – этот роман ближе любого из ранее напечатанных к началу биографии героя. Поясняю: Джек Ричер – военный полицейский армии США, появился впервые в дебютном романе британского писателя Ли Чайлда и за чертову дюжину лет успел стать культовым героем типа Джемса Бонда не только у себя на родине. Роман «Враг» – триллер, если считать, что такая градация для романов существует. Конечно, и среди читателей существуют снобы, априори детективов, триллеров или боевиков не читающие, и я по этому поводу жутко расстраиваюсь, потому что считаю, что книге, любой, которая оказалась у тебя в руках, надо дать шанс. А что собственно такое «Преступление и наказание»? Я думаю – детектив-экшен. Ну и что, теперь не читать по этому поводу «Преступление и наказание» или «Бесов»? Себе дороже. Рассказывать о том, что случилось в романе «Враг» с Джеком Ричером, все равно что рассказывать сюжет триллера и кто убийца с самого начала. К тому же это будет очень долго, потому что даже пропущенная самая маленькая деталь развалит всю книгу, а в ней пятьсот страниц, и каждая очень нужная. Лучше я расскажу о Ли Чайлде и о том, почему он решил написать о Ричере. Чайлд (на самом деле он Джим Грант – наверное, по англоязычным законам совсем не кассовое имя?) родился в центре индустриальной Англии, в Ковентри, и говорит (не мне, конечно, ко мне это попало через десятые сайты), что впервые увидел дерево лет в двенадцать. Видимо, оно его здорово поразило, потому что ни в одном своем романе Чайлд не забывает про погоду и пейзаж, правда, только справа и слева от шоссе, поскольку Джек Ричер пешком не ходит, а ездит на военном «хаммере», у которого нет ключей зажигания, а есть большая красная кнопка: нажал ее – и автомобиль рванул, чтоб как можно быстрее оказаться вдали от опасного места. В девяностые годы Чайлд был не последним человеком на британском телевидении, хотя сам говорит (не мне, конечно, я уже признавалась, что Чайлда не видела), что общение с высоким искусством было ограничено стоянием в очереди в столовой рядом с Лоуренсом Оливье и Джоном Гилгудом. Но на телестудии «Гранада» за Чайлдом числится 40 000 эфирных часов. И когда в середине девяностых Чайлда выставили за дверь в связи с некоторым кризисом и неумеренной профсоюзной деятельностью, идущей вразрез с интересами начальства, мысль о том, чтобы написать книгу, его ничуть не испугала. Не только написать, но и продать книгу надо было раньше, чем кончится выходное пособие, – Чайлд уложился в семь недель и стал автором хита «Этажи смерти», рекордсменом продаж по обе стороны океана и лауреатом британских литературных премий – «Энтони» и дебютной «Барри», которые по нашим меркам не хуже «Нацбеста». Как следствие – контракт на книги о Джеке Ричере до 2006 года. Так что читайте о нем сегодня, кто знает, какой герой будет у Чайлда завтра. А Джек Ричер вам, безусловно, понравится: его главный аргумент «я этим зарабатываю на жизнь». Такие герои нравятся всем. Ирина Чуди
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Борис Акунин «Весь мир театр» Издательство "Захаров", Москва 2010 Долго решал, покупать ли новую книгу Бориса Акунина «Весь мир театр». Потому что не так давно решал, покупать ли «Сокола и ласточку» (автор – тот же). Купил и ошибся. И снова – на те же грабли. Думал – надо купить: все-таки про «основного» Фандорина. К тому же про театр. Может, по этому поводу ружье выстрелит? Стреляло же раньше. Увы, ружье, как семизарядный «Баярд» в романе, – на предохранителе. От литературных излишеств, недоступных массовому читателю. Правда, я не прочитал приложения – пьесу Э.Ф. «Две кометы в беззвездном небе». Боюсь, она что-нибудь объясняет, и от этого станет еще хуже. Подобный мелодрамодетектив вполне могла бы написать Татьяна Устинова. В истории она, работая в «Историческом консилиуме» на Пятом канале, поднаторела. Про театр, полагаю, слышала. Разве что героиня, как всегда, была бы с крепкими ногами и немодельной фигурой, но очень привлекательная на вид. А вот роль акунинской фам фаталь, случись экранизация, я бы отдал Чулпан Хаматовой. Или – для большего успеха – Жанне Фриске. Влюбленного Фандорина прекрасно изобразил бы Гарик Мартиросян. Само по себе желание Акунина развернуть, так сказать, любовную тему похвально. До этого она удавалась Акунину хуже всего. Присутствовала постольку, поскольку положено. И не требует изобретательности, коли уж главный герой – писаный красавец. Новая творческая задача – это здорово. Но любовь, как явствует из книжки, поглощает все вокруг. Ни для чего другого места не остается. Ни для стилизации, ни для воссоздания духа эпохи. Ни для своеобразной игры, которая – простите за пафос – восхищала меня раньше. Игры не для эффекта, а для собственного эстетического удовольствия. Скажем, в одной из книг у генерала Соболева жена – княжна Титова. Когда читал – резануло. С чего вдруг у княжны купеческая фамилия? Через несколько лет случайно узнал, что у реального генерала Скобелева жена была княжна Гагарина. У меня случилось просветление. Как у Фандорина. Гагарин – космонавт № 1. Это раз. Титов – космонавт № 2. Это два. Таким образом княжна Гагарина превращается в княжну Титову. Это три. А кто, кроме меня, оценит всю красоту игры? Это четыре. Но в романе «Весь мир театр» не до игры. Видимо, тема не располагает. Конечно, автор владеет материалом. Например, двумя кометами проносятся некие Константин Сергеевич и Владимир Иванович, в которых даже не самый искушенный читатель может распознать Станиславского и Немировича-Данченко. Герои делают интересные открытия. Что актеры играют не только на сцене, но и в жизни. Что в театральных труппах царит атмосфера зависти. Что кинематограф в начале XX века делал первые шаги, но за ним было будущее. Очень познавательно. Нет творчества – остается сюжет. Который, естественно, не пересказываю. Все равно сразу ясно, что конец будет счастливым. И это, по-моему, самое ужасное. Даже не потому, что сразу ясно, а потому, что все-таки счастливый. Совершенно не в стиль. Во всех романах фандоринского цикла конец грустный. Поскольку Фандорин на самом деле – типичный неудачник. Что ни делает – все невпопад. То ведет никому не нужное расследование смерти Соболева и убивает симпатичного наемного убийцу, который пребывает в двух шагах от счастья. То ловит шантажиста и по дурости устраивает Ходынскую катастрофу. Потому что когда-то он отказался учиться у ниндзя Большому Знанию, а тупо вступил на Путь Добра. Теперь по Пути Добра в поисках хеппи-эндов отправился Акунин. Уверен, коммерческий расчет здесь ни при чем. Что плохого в коммерции? Я же написал этот текст, чтобы отбить потраченные в «Буквоеде» деньги. Не знаю, получится ли? Глеб Сташков
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Татьяна Соломатина «Большая собака» Издательство "Яуза-пресс/Эксмо", Москва 2009 В книге Татьяны Соломатиной «Большая собака» собраны четыре повести про собак и их дружбу с девочками, девушками, женщинами. Незначительно варьирующийся сюжет таков: героиня встречается с огромной псиной, которая никого к себе не подпускает, но для героини делает исключение. Однако на самом деле книга эта, конечно, не о собаках, а о женском счастье и успехе. Недаром Соломатина так настойчиво подчеркивает параллель большая собака – сильный мужчина. Мечта о большой сильной собаке, таким образом, это трансформировавшаяся мечта о надежном муже, за которым как за каменной стеной и т.п. Но кроме того, большая собака – это еще и символ социального успеха, ведь сложно держать действительно большую собаку, не имея собственного дома с хоть небольшим двориком. В книге косвенным образом соединяются оба эти вида успеха – успеха в личном и социальном плане. В первых трех повестях речь идет об откровенно автобиографичных героинях, хотя и не тождественных автору. И здесь, в лице этих героинь, представлена вся женская жизнь: сначала девочка Поля на тринадцатой странице мелькает «пухлой детской половой губой», сидя на дереве аккурат прямо над задравшим кверху голову мальчиком (я, не поверив, протер глаза: правильно ли я все прочел; нет, все верно). Затем девушка Лида мечтает о потере девственности, а ее подруга делится с ней опытом: «И ради чего стихи и песни? Ради трех суетливых скомканных потных минут, когда тебе пытаются всунуть в маленькую дырочку деревянную палку, которая туда никак не помещается, а ее наконец-таки впихивают со скрипом?» В третьей повести двоюродная сестра девушки Насти, ухаживая за тяжело больной бабушкой, подкладывая той утку, подает пример самоотверженной заботы, но – главное – намечается неизменный итог всякой жизни: смерть. Детство, юность, старость, но все это происходит с кем-то другим, а не с автором – и, следовательно, не с читателем. По-настоящему автобиографической предстает четвертая повесть, в которой героиня уже – успешный автор романов, с собакой, мужем и домом. То есть как бы сама Соломатина. Именно с этим участком женской судьбы и предлагается ассоциировать свое настоящее читателю (читательнице). Этим самым автор как бы говорит: все, что происходит в жизни, можно так или иначе принять, но лучшее, что может быть, – это успех. О нем и помечтаем. Написано все скверно, в духе Гришковца (только в профессиональном плане хуже), но с безошибочно трезвым психологическим – маркетинговым – расчетом, суть которого изложена выше. Книга «Большая собака» предлагает читателю картину идиллического счастья, мечты – а люди обычно любят, когда им навевают золотые сны. Дмитрий Трунченков
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Валерия Новодворская. «Поэты и цари» Издательство «Аст», Москва, 2009 У Валерии Ильиничны Новодворской вышла новая книга. Говорить, что она ее написала, – нет никаких оснований, она ее собрала как практически не раскрученный автор из текстов, уже опубликованных в журнале «Медведь». В отличие от авторов, постоянно публикующих сборники из самих себя исключительно из меркантильных соображений, у Валерии Ильиничны совершенно иная цель, поскольку имеется у нее идея, как обустроить Россию, а тираж у «Медведя» ерундовый, да и читатель у него специфический. А Валерия Ильинична хочет идею все-таки до народа донести. К сожалению, с названием она прокололась. «Поэты и цари» вызывают устойчивые ассоциации об угнетении властями людей искусства в XIX веке, и хотя отдельно про царей почитать сегодня охотники найдутся (про поэтов много меньше), идею, ради которой собиралась книжка, в широкие массы не продвинешь. А жаль, потому что Валерия Ильинична написала про поэтов и царей по отдельности в одной ей известной последовательности и интересуясь своими героями лишь в той мере, в которой они соответствуют ее инсургентно-либеральным установкам. Если вчитаться, то очень интересно, к тому же достаточно модно, поскольку соответствует понятию филологической (избави бог, не литературоведческой, не критической!) литературы. К тому же книжка очень удачно структурирована: в свое время Валерия Ильинична не надеялась в одиночку донести до читателя «Медведя» свое понимание принципов существования порядочного человека, позвала двух российских плейбоев от литературы, Игоря Свинаренко и Альфреда Коха, как бы «распальцевать», перевести на сленг слегка фанатный авторский креатив. Получилось очень неплохо, жаль, что цитировать не получится, места мало. А ведь даже содержание читать интересно, не сразу и сообразишь, о чем текст. Хотя «Запорожец пишет российским султанам» – это, конечно, про Гоголя, а «Жил-был один полевой командир, и было у него два сына» – это Тарас Бульба. Остальное – так же. Прочтете, если захотите, сами. Ирина Чуди
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Александр Генис. «Частный случай» АСТ, Астрель, Москва, 2009 Вовсе не надо глубоко вчитываться в новую книжку Гениса, чтоб понять ее особенность: прямо на форзаце написано: «Частный случай. Филологическая проза». Хотя чего уж в этом определении частного – не понять, поскольку таким образом очень многие авторы стали обозначать то, что им удалось сочинить. Еще совсем недавно казалось, что прозы всего две: плохая и хорошая. Хорошую писали писатели, плохую – все остальные. Собственно ничего нет удивительного в том, что люди пишут, не подозревая, как это трудно. Удивительно, что на эту удочку – стремление высказаться в письменном виде – попадаются неглупые образованные люди, всю жизнь проводящие рядом с текстами, но писать не умеющие. Короче, филологи. В результате получаются не простые книжки про бандитское братство, не трогательные дамские романы про то, что все счастливые семьи счастливы одинаково недолго, а нечто вторичное, построенное на костях того, что этому автору удалось в жизни прочесть. (Лучше всего такая проза удается профессиональным редакторам, до сих пор, хотя и с меньшим энтузиазмом, читают Акунина, в основном выбирая те места текста, где автор описывает хорошо ему известную по чужим книжкам восточноединоборскую жизнь.) Но поскольку этой самой филологической прозой пишут свои книги неглупые и хорошо образованные люди, то естественно и их желание как-то закамуфлировать недостаток данных и ввести свои творения в читательский оборот под видом изящной беллетристической (иногда эти авторы пишут сочинения с сюжетом) и небеллетристической словесности. Для них это не представляет никакой сложности, на то они и филологи. Книжка Гениса «Частный случай», обозначенная как «филологическая проза», и есть эта самая попытка утвердиться, войти в нынешний литературный процесс, пробить определенную колею даже не для себя (Генис не так уж неважно пишет), а для последователей, желающих поведать миру свои размышления без достаточных оснований. В беллетризированном предисловии к книге («Каботажное плавание») Генис и выдает по пунктам необходимые доказательства, чтоб книгу можно было бы причислить к «филологической прозе». Перечислять их долго, своими словами получится хуже, чем у Гениса, а там все-таки восемь страниц, но одну цитату списать хочется. Простите за отсутствие контекста. Умело подменяя понятие «проза» жанром «роман», Генис пишет: «призванный восполнить врожденные дефекты речи, филологический роман компенсирует пристальностью чтения бессилие письма». А что? Я так и думаю: вся эта проза – порождение не только пристального, но и постоянного чтения, и последующего желания обязательно доложить про то, что из этого чтения понял, в письменном виде. «Довлатов и окрестности» (первая часть книги «Частный случай») по утверждению автора – «филологический роман», а на самом деле удачный мемориальный текст, который очень украшает личное знакомство автора с героем. Вторая же часть новой книги и есть та самая «филологическая проза», когда автор в меру своих сил рассуждает о прочитанном или слышанном. А где для нее взять «филологического читателя» – непонятно. Ирина Чуди
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Ю Несбё. «Не было печали» Издательство «Иностранка». Москва, 2009 Эта книжка – один из лучших детективов мира, как считает составитель серии «Лекарство от скуки» Борис Акунин, который в книжках понимает хорошо. Пишет неважно, а понимает неплохо. Так часто бывает. Один неплохой автор утверждает, что гордыня – страшный грех. Если пристроить это утверждение к книжкам, то получается: худший грех – читательское высокомерие. Куда уж дальше, если даже сам составитель на обложке утверждает «серьезный подход к несерьезному жанру». Вроде как он, Борис Акунин, мэтр, оторвался от своих высоких мыслей и дел ради низких, но популярных в народе текстов. Даже смешно, потому что большинство авторов его детективной серии талантливее Акунина, а Несбё из этих авторов лучший. Увы, он пишет по-норвежски, наверное, мало хороших переводчиков с норвежского, этим и объясняется наше незнание всемирной известности автора и его героя Харри Холе. «Не было печали» – отчетливый детектив, и даже психологические метания героя книгу не портят, а сегодняшние проблемы (они все полностью – от терроризма до дележки детей двойного гражданства в романе обозначены) отвлечься от интерпретации этих проблем нашими СМИ очень даже помогают. К тому же Несбё рок-музыкант, у себя в Норвегии вроде известный не меньше, чем у нас Шевчук, а музыкальные его привязанности, четко обозначенные в тексте, все время как-то слышатся, пока читаешь книжку. Мне вообще нравятся романы рокеров (Скотт Туроу, Стивен Кинг, Джеймс Эллроу, Рекшан у нас тоже пишет, правда, похуже). В книжках рокеров привычка придумывать что-то, чего другие не придумают, – отчетливее, чем в книжках редакторов и бухгалтеров. Они просто интереснее. «Не было печали» – детектив, а значит, ничего, приоткрывающего завесу сюжета, я написать не могу, да и слов потребовалось бы не меньше, чем у Несбё, уж лучше вы читайте оригинал, тем паче что перевод очень неплохой, в акунинской серии вообще хорошие переводы, в этом он тоже неплохо разбирается. А для этого романа перевод страшно важен, поскольку в нем 630 страниц, и если бы Несбё написал, а переводчик перевел чуть похуже, читатели вряд ли у него бы нашлись. А так – запросто, я сама дочитала до конца. Кстати, вы не знаете, бывает ли в Норвегии полярная ночь? Чтоб по полгода темно? Я думаю – да, иначе такой объем объяснить трудно. Ирина Чуди
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Натан Дубовицкий. «Околоноля». Библиотека «Русского пионера», 2009 Остановитесь! Подождите, не надо меня убивать, я не собираюсь участвовать в литературоведческой околонолевой дискуссии. Просто я знаю однозначные ответы на ее главные интригующие вопросы: «Кто вы, мистер Дубовицкий?» (Дмитрий Быков. «Новая газета», № 81) – раз. И есть ли у «Околоноля» «безусловная литературная и художественная ценность»? (Андрей Колесников) – два. Так вот: книгу эту, так поразившую лучшие умы двух столиц, написал, безусловно, Владислав Юрьевич Сурков, идеолог отечественного партийного строительства. Главное доказательство его авторства – это ответ на второй вопрос – о художественной ценности романа. Этот роман – не книга вовсе, он – пазл, который сочинил, придумал (не знаю, какой глагол употребляют создатели пазлов, предположим, создал), так вот, создал Сурков для долгих газетных, журнальных, радийных и т.д. дискуссий на пустом месте, для тех, кто кое-где у нас порой не состыковывается с властью. Т.е. поступил глубоко профессионально, понимая, что текст – неплохой способ общения с интеллигенцией, по крайней мере привычный для обеих сторон. Ведь если пить чай с каждым инженером человеческих душ, или хотя бы через одного, то десять лет больше ничем заниматься не выйдет. Опубликованный же текст дает возможность широкого общения, всяческого разночтения и тумана, для профессиональных пиаровских действий необходимого. И если принять за основу, что «Околоноль» – пазл, становятся на свое пазловское место все стилистические и сюжетные сближения, это не плагиат, это цитаты, именно потому, что г-н Сурков демонстрирует не свои литературно-художественные возможности, а умение вести себя на чужом поле и делать ту же работу (ну, может, чуть похуже), что и господа-писатели. Дмитрий Львович Быков, обнаружив в «Околоноле» прозрачные реминисценции из своего «ЖД» и творений других братьев-писателей, в праведном гневе не сообразил, что не мог г-н Дубовицкий надеяться, что г-ну Быкову «Русский пионер» не попадется. Значит, все это – сознательные сближения, значит, автор «Околоноля» сознательно продемонстрировал худо-бедно возможность написать не самый плохой текст, давший повод не самым глупым людям о нем долго разговаривать. Вот они, профессиональные литераторы, смотрели на него свысока – а он доказал, что может не хуже их. А смог бы Дмитрий Львович Быков сыграть на сурковском поле? Тираж «Околоноля» – 10 000 экз. Это много. Хотя предположение, что к концу августа из десяти тысяч не останется ни книжки, было опрометчивым, роман и сейчас можно купить, а в интернет-магазинах даже не очень дорого. Зачем его читать не тем, кому он адресован, т.е. не Быкову с товарищами? Во-первых, вам случалось читать тексты и похуже, чем «Околоноль». Во-вторых, г-н Дубовицкий, ручаюсь, ничего больше не напишет, потому что пиар-акция Суркова успешно проведена и закончена. Только не читайте эту книгу как книгу. Ирина Чуди
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Дмитрий Савочкин. «Марк Шейдер» Издательство «Астрель-СПб», Санкт-Петербург, 2009. Рецензия на этот роман могла бы выглядеть так: «Уважаемая прокуратура! В книге Дмитрия Савочкина «Марк Шейдер» подробно описываются способы приготовления героина и конструкции приспособлений для употребления марихуаны, а само употребление наркотиков характеризуется как незабываемое, ни с чем не сравнимое по остроте ощущений. Однако обращать внимание на это не следует, потому что роман способен принести государству гораздо больше пользы, чем вреда. В то время как героин и без того может приготовить любой, кому это необходимо, – об употреблении марихуаны с помощью бурбуляторов и говорить не приходится, – книга Дмитрия Савочкина учит толерантности, препятствует возникновению ненависти к социальной группе тех, у кого все благополучно благодаря многочисленным злоупотреблениям служебным положением, приучает к мысли о том, что нужно смириться и терпеть, потому что изменить все равно ничего не удастся. Посему продаже книги следует не только не препятствовать, но, наоборот, всячески способствовать. Доброжелатель». И действительно, при внимательном рассмотрении становится ясно, что «Марк Шейдер» написан ни для чего другого, как для терапевтического изживания у потенциально недовольных общественной ситуацией читателей протестных настроений. Дмитрий Савочкин, преподнося роман как внешне протестный (искушенные издатели давно поняли, что откровенной пропагандой образованного читателя не проймешь, и что поэтому пропаганду надо преподносить под видом критики утвержденного курса), он в последний момент меняет направление сюжета: организатор подпольного шахтерского сопротивления предает соратников, решая, что сопротивляться бессмысленно. Генетически восходя к «Бойцовскому клубу» Чака Паланика, «Марк Шейдер», однако, оказывается выполнен совершенно в ином ключе. Англичане имеют право помечтать о сопротивлении (не в жизни, а в книге), нашим же соотечественникам в таком праве отказывается. Своим романом Дмитрий Савочкин хочет убедить нас, что плохо не только сопротивляться, но и просто быть чем-то недовольным. Это очень тревожный симптом: не оттого ли у нас все так плохо, что даже наши собственные писатели отрицают за своим народом право – не на борьбу даже – а на саму возможность быть критически настроенными. Дмитрий Трунченков
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Василий Аксенов. «Таинственная страсть» Издательство «Семь дней». Москва, 2009 Раньше меня ужасно раздражало, что, прежде чем рассказать про книжку, Белинский своими словами пересказывает сюжет довольно близко к тексту, увеличивая количество своего текста вдвое. И только теперь я поняла, почему он это делал: он просто очень любил книги и боялся, что мы будем читать с пятого на десятое, не дочитаем, нужное пропустим – так пусть хотя в пересказе, но узнаем, в чем там дело, «чем кончается». Короче, когда читаешь хорошую книгу, хочется быть как Белинский. Новый и самый последний роман Аксенова – о шестидесятниках, это написано прямо на обложке. А на первых страницах, в авторском предисловии, написано, кем были эти самые шестидесятники – властителями душ какой-то части народа, лучшим, как считает автор, что можно было сыскать при советской власти. Поскольку книга анонсирована как роман, то у нее есть герои – вполне известные люди, какое-то соответствие эпохе и неприятие ее (вполне понятные события), какие-то развития характеров и движение судеб, нам теперь вполне очевидные. А поскольку псевдонимы прозрачнее, чем паспортные имена, судьбы некоторых героев, да и самого автора, известны практически до конца, то книга потрясает в самых, казалось бы, неположенных местах. Таинственная страсть – это постоянное стремление героев к творчеству. По большей части декларируемое, а главное, происходящее на фоне летнего Крыма, простой жизни советских звезд, которым, кроме Окуджавы (он тоже герой), не так уже и много за тридцать и которые постоянно шутят, пьют что-то элитное и любят друг друга, проявляя утилитарный интерес к дикорастущей природе. Они, эти герои, очень знамениты разной степенью таланта (даже сегодня тот, кто из них дожил до сегодня, мелькает в телевизоре ближе к ночи как мэтр, суждения которого привыкли слушать), а для автора – они еще и друзья, к которым положено быть пристрастным, поскольку терять их страшно, бог не приведи. Аксенов крайне доброжелателен к своим героям и рассказывает о них с удовольствием - «Таинственная страсть» становится книгой познавательной: эротические сцены с участием властелинов душ особенно удались автору, впрочем, все как обычно. В книге (что делает ее мало похожей на роман) очень много фотографий, на которых герои «Таинственной страсти» изображены синхронно с описываемым временем. Я думаю, что так решил сам автор, чтоб вы, читая эротику, смеялись меньше, а понимали больше, в частности, то, что героям не всегда было за семьдесят и шутить они умели не хуже вас, а некоторые даже и лучше. К тому же все-таки какое-то непонятное чувство утраты будет сопровождать все 590 перевернутых страниц романа. Наверное, важнее всего в книге не «что», а «как», и читать, поскольку жизнь коротка, стоит только авторов первого ряда. Что Василий Павлович Аксенов и доказал с помощью посмертного романа «Таинственная страсть». Ирина Чуди
(Для просмотра в полный размер кликните мышкой)	Джон Гришэм. «Апелляция» Изд-во АСТ, Москва, 2010 Сказать по правде, я настроилась теперь читать только те книжки, что пишут взобравшиеся по властной вертикали авторы (Сурков, Кох и т.д.), но в этот раз ничего не нашла. Поэтому прочитала книжку настоящего писателя, Джона Гришэма, абсолютно новую, настолько, что даже отпечатана в будущем году, так и написано: «2010». Вам случалось держать в руках что-нибудь вещественное, сотворенное в будущем? Нет? Тогда купите «Апелляцию», не пожалеете, если вообще читаете Гришэма. Во-первых, это – настоящий Гришэм, настоящий судебный триллер, а не роман социологического дарвинизма типа «Трибун» или «Невиновного». Во-вторых, не надо высокомерничать и предполагать, что Гришэм – это такая американская Донцова. А «Апелляция» вообще роман из первой гришэмской пятерки: «Клиент», «Вердикт», «Пеликаны», «Фирма», ну и «Апелляция». И в-третьих: если вы привыкли читать Гришэма, то нипочем не догадаетесь, что в конце концов случится. Финалы у Гришэма предсказуемы редко, «Апелляцию» так и вовсе невозможно предсказать. Ситуация, описанная в романе, – частный случай использования бреши в американском законодательстве, но я почему-то жутко расстроилась, все это читая, как будто репортаж из нашего суда типа басманного. И ощущение несправедливости, творимой по закону, и роль денег в выборной кампании гришэмского романа с трудом позволяют отвлечься от нашего сегодняшнего дня. Непонятно, как этот роман, который практически о том, что люди, у которых очень много денег, могут сделать с теми, у которых их вовсе нет, мог понравиться американцам (а он понравился, и сразу вошел в бестселлеры года, 2008), так гордящимся своим судопроизводством, которое Гришэм идеальным не считает. Ну, и понятно, почему «Апелляция» может понравиться нам: ясное дело, надоело занимать первые места во всяких негативных мировых списках. А теперь ясно, что и в законопослушной Америке рассчитывать поправить несправедливость в суде не просто. Если подумать, то не стоит туда и соваться: все-таки жуткое дело – терять иллюзии. Ирина Чуди