Online812

 Валерий Попов «Довлатов» 
Молодая гвардия, ЖЗЛ, 2010

Вышла книга Валерия Попова о Сергее Довлатове. Вышла в «ЖЗЛ» в «малой серии», чуть ли не специально по такому случаю изобретенной. По требованию вдовы и дочери писателя из книги изъяты фотоматериалы и большинство писем, даже на обложке – всего-навсего записка «Здесь был Вася» (то есть, прошу прощения, «Здесь должен был быть портрет С. Довлатова»), – отсюда и заведомо заниженный объем, а значит, и «малая серия» как некий доселе фактически не существовавший формат. Конечно, поначалу Валерий Георгиевич Попов рассчитывал на другое (см. его интервью «Российской газете»), но уж как вышло, так и вышло. Вернее, что получилось, то  и получилось. Выход книги приурочен к двадцатилетию со дня смерти Довлатова.

Имена двух прозаиков и практически ровесников – Довлатова и Попова – часто, и вполне правомерно, связывают. Оба по типу дарования хохмачи или, по слову Хлебникова, смехачи. Хохмачи-миниатюристы: чем длиннее пишут, тем хуже у них получается. Применительно к Довлатову я некогда ввел в обиход термин «микроабсурд», из таких чаще всего блестящих микроабсурдов и состоит его проза, все остальное не более чем физиологический раствор. Попова хватает, как правило, на две страницы (тоже совершенно замечательные), на третьей текст начинает сыпаться, а где-то с пятой-шестой идет вразнос  окончательно и бесповоротно, – и это  стало особенно ясно с тех пор, как писатель перешел на повести и, страшно сказать, романы.

Поначалу с большим отрывом лидировал Попов (вернее, лидировал Андрей Битов, за ним с большим отрывом следовал Попов – и вновь далеко позади Довлатов и все остальные; и только Рид Грачев, пожалуй, впереди всех – но, увы, не только впереди, но и сбоку).  Американской известностью и посмертной всероссийской славой Довлатов затмил, деморализовал и, по сути дела, погубил Попова, превратив его из веселого эпикурейца с программным «Жизнь удалась!» в завистливого халявщика, без конца (и без малейшей надобности) то и дело бессильно ноющего: «Повезло Довлатову, причем повезло дважды: сперва уехал, а потом умер!» В последние годы Попов, впрочем, как-то приободрился, приосанился – и вот даже, возжаждав не столько гонораров, сколько премий, регулярно вручаемых авторам «ЖЗЛ», решился написать книгу о Довлатове. Это было безусловно неудачное решение – не по Сеньке шапка – и тем удивительнее, что результат ни в коем случае нельзя назвать однозначно провальным.

Шапка была не по Сеньке, потому что Валерий Попов не умеет писать ни о чем и ни о ком, кроме самого себя. Да и о самом себе пишет только в категориях неутолимого и неисцелимого консюмеризма (где погулял, что выпил, что съел, кого – с осторожной оглядкой на жену – трахнул, куда съездил, чьей литературной похвалы удостоился), то есть опять-таки халявы. Хуже того, о самом себе Попов уже давным-давно написал всё, что знал, причем не по одному разу  (ресторан «Восточный», поездка в США к Бродскому, дружба с Кушнером, восхищение деловой хваткой Битова, и т.д. и т.п.). То есть всё, известное ему лично и имеющее хотя бы опосредованное отношение к Довлатову, он разболтал загодя – и сложить из этого новый пасьянс было невозможно по определению.

Оставался, правда, research – то есть кропотливое исследование или, как выражался пресс-секретарь первого президента России, «работа с документами». Но шапка была не по Сеньке и в этом отношении. Потому что  с документами Валерий Попов умеет работать только в ельцинском смысле (а не, допустим, в золотоносовском). Книги в «ЖЗЛ», как правило, пишутся так: ты прорабатываешь пять скучных книг, написанных предшественниками, и компилируеш ь на их основе свою, шестую (и, по возможности, нескучную), втискивая ее в заранее заданный формат. Но ведь и компиляция – занятие трудоемкое: факты надо сопоставлять, проверять и перепроверять, анализировать (а для этого как минимум держать их в голове); выписки помогают, но не очень, – ведь все равно нужно помнить, что откуда выписал и что куда следует вставить. А если привлечь к этой работе «литературного негра», то с  ним придется делиться и без того скудным гонораром, а значит, это тоже не выход... Ну и наконец уже упомянутая проблема третьей страницы, начиная с которой текст Попова сыпется, а затем и рассыпается.

С источниками Валерий Попов (или его «призрак», он же «литературный негр») все же самую чуточку поработал, но поработал некритически. То есть не сверил одни высказывания третьих лиц  с другими высказываниями третьих лиц (им противоречащими), а подобрал более-менее однотипные.  Подобрал с тем, чтобы опровергнуть этой «правдой жизни» ту «неправду», которая содержится якобы в прозе Довлатова. Забавный парадокс этот (все источники – устные и письменные – говорят сущую правду, а Довлатов только и делает, что врет) мало-помалу осложняется другим: все они – Тамара Зибунова, Вайль с Генисом, Арьев с Ефимовым, Людмила Штерн, и т.д. и т.п. – чрезвычайно чистые и чуткие люди (Попов и вообще любит говорить о людях только хорошее), а вот Сергей Довлатов, хоть тоже в некотором смысле человек замечательный, но все же как-то похуже. Да и его неразговорчивая (с Поповым) вдова тоже. Да и дети от этого брака... Вот и получается, что в книге полно положительных персонажей (и сам Валерий Попов, естественно, главный из них), но есть и отрицательные или как миниум амбивалентные – и это как раз Сергей Довлатов с женой и детьми. Стоит ли удивляться «эмбарго», наложенному Еленой Довлатовой на публикацию документальных материалов в поповской книге.

Особенно наглядна «правда жизни», проверки которой якобы не выдерживает проза Довлатова. Автор биографии имеет дело с устными рассказами и (реже) с письменными воспоминаниями заинтересованных лиц. Заинтересованных в двух вещах – 1) выглядеть самому (или самой) как можно лучше; 2) подчеркнуть свою максимальную «положительную близость» Довлатову.  Скажем, Вайль (ныне покойный) с Генисом и отдельно Игорь Ефимов, не говоря уж об Андрее Арьеве, превратили громко декларируемую и широко разрекламированную дружбу с писателем в пожизненный бизнес: да, мы влияли на Довлатова, но влияли на него в хорошую сторону! Что не есть, мягко говоря, истина в последней инстанции.

Со стороны кажется, например, что двое типичных «совков» из Риги (или, если угодно, «антисовков», – но ведь хуже советского только антисоветский), грубо льстя Довлатову, откровенно паразитировали на нем, – ну, и какая может быть вера их «свидетельствам»? Ефимов опубликовал подтасованную переписку с Довлатовым, в которой он предстает царем горы, а его визави – посетителем цирка, в котором то и дело стреляет пресловутая пушка.  Переписку, запрещенную к распространению по решению суда, но Валерий Попов относится к ней с доверием, а главное, с пониманием – ведь и ему, понимаешь, хочется, чтобы Довлатова стало поменьше, а его незадачливого оппонента побольше: литературные способности и жизненные обстоятельства Игоря Ефимова таковы, что им, по-моему, не способен позавидовать даже автор книги о Сергее Довлатове. Меж тем именно «американские показания» Валерий Попов воспринимает особенно некритически.

Свою «неправду жизни» Довлатов сперва озвучивал как устный рассказ, затем обкатывал в письмах бесчисленным адресатам, потом обрабатывал как очередной литературный микроабсурд – и только после всего этого включал эпизодом в тот или иной рассказ (или повесть). Этот неизбежно нарастающий от одной стадии к другой уровень бытовой недостоверности оборачивался (в подавляющем большинстве случаев) правдой художественного факта – так стоит ли проверять ее сомнительными воспоминаниями тех, кто всякий раз «врет как очевидец»?

Der Mensch ist was er isst (человек есть то, что он ест), а создатель книги в формате «ЖЗЛ» есть то, чьими воспоминаниями и свидетельствами он питается.  Валерий Попов обратился по преимуществу к недругам Сергея Довлатова (явным или тайным) – или к друзьям такого сорта, при наличии которых не нужно врагов. Да и сам предстал в своей книге где тайным, а где и явным недругом своего героя.

Иногда дело доходит до анекдота. Вот Валерий Попов с грустью пишет о том, как донимали Довлатова в самые последние годы жизни так называемые «пылесосы» – то есть друзья из СССР, охочие до швейцарских ножичков, японской видеотехники и техасских штанов, но лучше, конечно же, в конвертируемой валюте... И тут же, причем с еще большей грустью, признается, что сам собрался в Америку «пропылесосить» Довлатова в сентябре 1990 года, но тот, подлец, возьми да умри еще в августе.

Вспоминается скандальная история с Довлатовской премией, учрежденной было в 1993 году журналом «Звезда». Премия мыслилась как безденежная – и жюри возглавил Валерий Попов. Но тут Елена Довлатова пожертвовала на премию аж сто долларов – и дело тут же переиграли: первым лауреатом стал сам председатель жюри.
С обстоятельствами смерти не достигшего еще пятидесятилетия Сергея Довлатова, с психологической, да и творческой атмосферой, в которой произошла трагедия, связаны главные претензии к рецензируемой книге. На мой взгляд, Валерий Попов просто не имел права написать то, что он написал, по сведениям и домыслам, почерпнутым из третьих рук, а главное, в отсутствие мало-мальского консенсуса в оценке этих событий. Упомяну лишь один факт: Попов пишет о творческой опустошенности и исчерпанности Сергея Довлатова, меж тем три самых последних рассказа – абсолютные шедевры и едва ли не лучшее изо всего им написанного.

Конечно, равнять Довлатова с Бродским нельзя – не тот масштаб и, не в последнюю очередь, не тот масштаб личности. Но нельзя не упомянуть о благородной деликатности друзей Бродского в связи с обстоятельствами последних лет жизни – и о благородно возвышенной книге Льва Лосева, вышедшей в той же «ЖЗЛ». Но ныне покойному Лосеву было что сказать о «высокой страсти... для звуков жизни не щадить», а Валерий Попов при всем своем интуитивном литературном чутье и таланте (давным-давно угасших, но время от времени если и не вспыхивающих, то хотя бы искрящих даже сейчас) зациклен исключительно на быте и на литературном быте – и если уж на довлатовском, то только в сопоставлении со своим собственным.

Назвав Попова несколькими абзацами раньше тайным недругом Довлатова, я, пожалуй, несколько погорячился: Валерий Попов при всей своей внешней благожелательности человек и писатель прежде всего глубоко равнодушный – к Довлатову в том числе. Не то беда, что человек человеку волк, а то, что человек человеку бревно... Но, конечно, при таком равнодушии, замешенном на таком неумении и нежелании критически работать с источниками, за биографическую книгу лучше было не браться. А за биографическую книгу о своем покойном ровеснике (и победительном сопернике) – тем более.

И все же рецензируемая книга довольно  интересна и, соответственно, довольно удачна.  Портрета Довлатова в ней не получилось (ни в ленинградской части, ни в американской, ни в таллинской), а вот автопортрет Валерия Попова вышел куда более выпуклым, чем в дурашливых повестях последних десятилетий и в книге мемуаров «Горящий рукав», – и куда более откровенным. Поэтому отсутствие довлатовского портрета на обложке (пусть и имеющее иное объяснение) воспринимается как нечто совершенно естественное и правомерное. Валерий Попов в очередной раз поведал нам о себе – и ухитрился втюхать эту повесть читателю под двумя раскрученными брендами – Сергея Довлатова и «ЖЗЛ». Да, все мы не красавцы, но жизнь удалась, на Сеньке шапка горит,  но за горящий рукав его все равно никто не поймает. Здесь был Валера!

Виктор ТОПОРОВ

 Никки Каллен. «Гель-Грин, центр земли» 
Издательство «Комильфо», Санкт-Петербург, 2010

Хотя в книге Никки Каллен «Гель-Грин, центр земли» нет недостатка в персонажах, главный ее герой – это Гель-Грин, город-порт, вынесенный в заглавие. Расположенный на краю земли, он пребывает вне времени. Здесь все одновременно друг другу: герои воспитывают детей и дожидаются появления внуков, но и внуки, и дети живут, кажется, параллельно с ними, принадлежа к тому же поколению. (На это намекают книги и фильмы, которые читают и смотрят герои: они все время одни и те же.)

Во всем этом можно усмотреть простую метафору: человек рождается, живет и умирает, а потом снова рождается – мы, вполне в согласии с Кантом, неподвластны времени, и существование в нем – лишь результат ограниченности наших чувств. Всякий человек бессмертен. И как таковым героям «Гель-Грина» нет надобности заботиться о преходящем: все они так или иначе устроены, судьба сама обеспечивает им пропитание, в полном соответствии с евангельским заветом о птицах, которые не сеют и не жнут. Не имея ни в чем нужды, журналист Стефан, хирург Хоакин, девушка-фотограф Арвен и морской бог Трэвис наслаждаются простыми житейскими радостями: пьют чай с бергамотом или мятой, едят булочки и кексы, гуляют по побережью, фотографируют детей и стариков, перечитывают любимые с детства книги.
Именно в силу своей необычности, «Гель Грин» выпадает из литературной традиции.

Четыре повести из этой книги можно сравнить с Мервином Пиком или ранним Алесандро Барикко, а из наших современных писателей что-то подобное делают Лена Элтанг и Екатерина Завершнева (хотя у Каллен получается лучше). Идеально выверенная композиция, изобретательные метафоры – но в то же время стертый язык, напоминающий переводную прозу, и выключенность из традиции делают «Гель Грин» эдакой развлекательной книжкой для мечтателей; будущей модной литературой, вряд ли способной собрать по-настоящему много поклонников. Книга Каллен – из тех, за случайную критику которой могут осыпать тумаками в интернете; какие немногочисленные, но преданные фанаты передают друг другу по цепочке, читая по ночам урывками, вместо сна.

Дмитрий Трунченков

   Валерия Новодворская. «Поэты и цари» 
Издательство «Аст», Москва, 2009

У Валерии Ильиничны Новодворской вышла новая книга. Говорить, что она ее написала, – нет никаких оснований, она ее собрала как практически не раскрученный автор из текстов, уже опубликованных в журнале «Медведь». В отличие от авторов, постоянно публикующих сборники из самих себя исключительно из меркантильных соображений, у Валерии Ильиничны совершенно иная цель, поскольку имеется у нее идея, как обустроить Россию, а тираж у «Медведя» ерундовый, да и читатель у него специфический. А Валерия Ильинична хочет идею все-таки до народа донести.

К сожалению, с названием она прокололась. «Поэты и цари» вызывают устойчивые ассоциации об угнетении властями людей искусства в XIX веке, и хотя отдельно про царей почитать сегодня охотники найдутся (про поэтов много меньше), идею, ради которой собиралась книжка, в широкие массы не продвинешь. А жаль, потому что Валерия Ильинична написала про поэтов и царей по отдельности в одной ей известной последовательности и интересуясь своими героями лишь в той мере, в которой они соответствуют ее инсургентно-либеральным установкам.

Если вчитаться, то очень интересно, к тому же достаточно модно, поскольку соответствует понятию филологической (избави бог, не литературоведческой, не критической!) литературы. К тому же книжка очень удачно структурирована: в свое время Валерия Ильинична не надеялась в одиночку донести до читателя «Медведя» свое понимание принципов существования порядочного человека, позвала двух российских плейбоев от литературы, Игоря Свинаренко и Альфреда Коха, как бы «распальцевать», перевести на сленг слегка фанатный авторский креатив. Получилось очень неплохо, жаль, что цитировать не получится, места мало.

А ведь даже содержание читать интересно, не сразу и сообразишь, о чем текст. Хотя «Запорожец пишет российским султанам» – это, конечно, про Гоголя, а «Жил-был один полевой командир, и было у него два сына» – это Тарас Бульба. Остальное – так же. Прочтете, если захотите, сами.

Ирина Чуди

   Александр Генис. «Частный случай» 
АСТ, Астрель, Москва, 2009

Вовсе не надо глубоко вчитываться в новую книжку Гениса, чтоб понять ее особенность: прямо на форзаце написано: «Частный случай. Филологическая проза».

Хотя чего уж в этом определении частного – не понять, поскольку таким образом очень многие авторы стали обозначать то, что им удалось сочинить. Еще совсем недавно казалось, что прозы всего две: плохая и хорошая. Хорошую писали писатели, плохую – все остальные.

Собственно ничего нет удивительного в том, что люди пишут, не подозревая, как это трудно. Удивительно, что на эту удочку – стремление высказаться в письменном виде – попадаются неглупые образованные люди, всю жизнь проводящие рядом с текстами, но писать не умеющие. Короче, филологи. В результате получаются не простые книжки про бандитское братство, не трогательные дамские романы про то, что все счастливые семьи счастливы одинаково недолго, а нечто вторичное, построенное на костях того, что этому автору удалось в жизни прочесть. (Лучше всего такая проза удается профессиональным редакторам, до сих пор, хотя и с меньшим энтузиазмом, читают Акунина, в основном выбирая те места текста, где автор описывает хорошо ему известную по чужим книжкам восточноединоборскую жизнь.) Но поскольку этой самой филологической прозой пишут свои книги неглупые и хорошо образованные люди, то естественно и их желание как-то закамуфлировать недостаток данных и ввести свои творения в читательский оборот под видом изящной беллетристической (иногда эти авторы пишут сочинения с сюжетом) и небеллетристической словесности. Для них это не представляет никакой сложности, на то они и филологи.

Книжка Гениса «Частный случай», обозначенная как «филологическая проза», и есть эта самая попытка утвердиться, войти в нынешний литературный процесс, пробить определенную колею даже не для себя (Генис не так уж неважно пишет), а для последователей, желающих поведать миру свои размышления без достаточных оснований. В беллетризированном предисловии к книге («Каботажное плавание») Генис и выдает по пунктам необходимые доказательства, чтоб книгу можно было бы причислить к «филологической прозе». Перечислять их долго, своими словами получится хуже, чем у Гениса, а там все-таки восемь страниц, но одну цитату списать хочется. Простите за отсутствие контекста. Умело подменяя понятие «проза» жанром «роман», Генис пишет: «призванный восполнить врожденные дефекты речи, филологический роман компенсирует пристальностью чтения бессилие письма».
А что? Я так и думаю: вся эта проза – порождение не только пристального, но и постоянного чтения, и последующего желания обязательно доложить про то, что из этого чтения понял, в письменном виде.

«Довлатов и окрестности» (первая часть книги «Частный случай») по утверждению автора – «филологический роман», а на самом деле удачный мемориальный текст, который очень украшает личное знакомство автора с героем. Вторая же часть новой книги и есть та самая «филологическая проза», когда автор в меру своих сил рассуждает о прочитанном или слышанном. А где для нее взять «филологического читателя» – непонятно.

Ирина Чуди

   Ю Несбё. «Не было печали» 
Издательство «Иностранка». Москва, 2009

Эта книжка – один из лучших детективов мира, как считает составитель серии «Лекарство от скуки» Борис Акунин, который в книжках понимает хорошо. Пишет неважно, а понимает неплохо. Так часто бывает.

Один неплохой автор утверждает, что гордыня – страшный грех. Если пристроить  это утверждение к книжкам, то получается: худший грех – читательское высокомерие. Куда уж дальше, если даже сам составитель на обложке утверждает «серьезный подход к несерьезному жанру». Вроде как он, Борис Акунин, мэтр, оторвался от своих высоких мыслей и дел ради низких, но популярных в народе текстов. Даже смешно, потому что большинство авторов его детективной серии талантливее Акунина, а Несбё из этих авторов лучший. Увы, он пишет по-норвежски, наверное, мало хороших переводчиков с норвежского, этим и объясняется наше незнание всемирной известности автора и его героя Харри Холе.

«Не было печали» – отчетливый детектив, и даже психологические метания героя книгу не портят, а сегодняшние проблемы (они все полностью – от терроризма до дележки детей двойного гражданства в романе обозначены) отвлечься от интерпретации этих проблем нашими СМИ очень даже помогают. К тому же Несбё  рок-музыкант, у себя в Норвегии вроде известный не меньше, чем у нас Шевчук, а музыкальные его привязанности, четко обозначенные в тексте, все время как-то слышатся, пока читаешь книжку. Мне вообще нравятся романы рокеров (Скотт Туроу, Стивен Кинг, Джеймс Эллроу, Рекшан у нас тоже пишет, правда, похуже). В книжках рокеров привычка придумывать что-то, чего другие не придумают, – отчетливее, чем в книжках редакторов и бухгалтеров. Они просто интереснее.

«Не было печали» – детектив, а значит, ничего, приоткрывающего завесу сюжета, я написать не могу, да и слов потребовалось бы не меньше, чем у Несбё, уж лучше вы читайте оригинал, тем паче что перевод очень неплохой, в акунинской серии вообще хорошие переводы, в этом он тоже неплохо разбирается. А для этого романа перевод страшно важен, поскольку в нем 630 страниц, и если бы Несбё написал, а переводчик перевел чуть похуже, читатели вряд ли у него бы нашлись. А так – запросто, я сама дочитала до конца. Кстати, вы не знаете, бывает ли в Норвегии полярная ночь? Чтоб по полгода темно? Я думаю – да,  иначе такой объем объяснить трудно.

Ирина Чуди

   Натан Дубовицкий. «Околоноля».  
Библиотека «Русского пионера», 2009

Остановитесь! Подождите, не надо меня убивать, я не собираюсь участвовать в литературоведческой околонолевой дискуссии. Просто я знаю однозначные ответы на ее главные интригующие вопросы: «Кто вы, мистер Дубовицкий?» (Дмитрий Быков. «Новая газета», № 81) – раз. И есть ли у «Околоноля» «безусловная литературная и художественная ценность»? (Андрей Колесников) – два.

Так вот: книгу эту, так поразившую лучшие умы двух столиц, написал, безусловно, Владислав Юрьевич Сурков, идеолог отечественного партийного строительства. Главное доказательство его авторства – это ответ на второй вопрос – о художественной ценности романа. Этот роман – не книга вовсе, он – пазл, который сочинил, придумал (не знаю, какой глагол употребляют создатели пазлов, предположим, создал), так вот, создал Сурков для долгих газетных, журнальных, радийных и т.д. дискуссий на пустом месте, для тех, кто кое-где у нас порой не состыковывается с властью. Т.е. поступил глубоко профессионально, понимая, что текст – неплохой способ общения с интеллигенцией, по крайней мере привычный для обеих сторон. Ведь если пить чай с каждым инженером человеческих душ, или хотя бы через одного, то десять лет больше ничем заниматься не выйдет. Опубликованный же текст дает возможность широкого общения, всяческого разночтения и тумана, для профессиональных пиаровских действий необходимого. И если принять за основу, что «Околоноль» – пазл, становятся на свое пазловское место все стилистические и сюжетные сближения, это не плагиат, это цитаты, именно потому, что г-н Сурков демонстрирует не свои литературно-художественные возможности, а умение вести себя на чужом поле и делать ту же работу (ну, может, чуть похуже), что и господа-писатели.

Дмитрий Львович Быков, обнаружив в «Околоноле» прозрачные реминисценции из своего «ЖД» и творений других братьев-писателей, в праведном гневе не сообразил, что не мог г-н Дубовицкий надеяться, что г-ну Быкову «Русский пионер» не попадется. Значит, все это – сознательные сближения, значит, автор «Околоноля» сознательно продемонстрировал худо-бедно возможность написать не самый плохой текст, давший повод не самым глупым людям о нем долго разговаривать. Вот они, профессиональные литераторы,  смотрели на него свысока – а он доказал, что может не хуже их. А смог бы Дмитрий Львович Быков сыграть на сурковском поле?

Тираж «Околоноля» – 10 000 экз. Это много. Хотя предположение, что к концу августа из десяти тысяч не останется ни книжки, было опрометчивым, роман и сейчас можно купить, а в интернет-магазинах даже не очень дорого. Зачем его читать не тем, кому он адресован, т.е. не Быкову с товарищами? Во-первых, вам случалось читать тексты и похуже, чем «Околоноль». Во-вторых, г-н Дубовицкий, ручаюсь, ничего больше не напишет, потому что пиар-акция Суркова успешно проведена и закончена. Только не читайте эту книгу как книгу.

Ирина Чуди

   Дмитрий Савочкин. «Марк Шейдер» 
Издательство «Астрель-СПб», Санкт-Петербург, 2009.

Рецензия на этот роман могла бы выглядеть так:
«Уважаемая прокуратура! В книге Дмитрия Савочкина «Марк Шейдер» подробно описываются способы приготовления героина и конструкции приспособлений для употребления марихуаны, а само употребление наркотиков характеризуется как незабываемое, ни с чем не сравнимое по остроте ощущений. Однако обращать внимание на это не следует, потому что роман способен принести государству гораздо больше пользы, чем вреда. В то время как героин и без того может приготовить любой, кому это необходимо, – об употреблении марихуаны с помощью бурбуляторов и говорить не приходится, – книга Дмитрия Савочкина учит толерантности, препятствует возникновению ненависти к социальной группе тех, у кого все благополучно благодаря многочисленным злоупотреблениям служебным положением, приучает к мысли о том, что нужно смириться и терпеть, потому что изменить все равно ничего не удастся. Посему продаже книги следует не только не препятствовать, но, наоборот, всячески способствовать. Доброжелатель».

И действительно, при внимательном рассмотрении становится ясно, что «Марк Шейдер» написан ни для чего другого, как для терапевтического изживания у потенциально недовольных общественной ситуацией читателей протестных настроений. Дмитрий Савочкин, преподнося роман как внешне протестный (искушенные издатели давно поняли, что откровенной пропагандой образованного читателя не проймешь, и что поэтому пропаганду надо преподносить под видом критики утвержденного курса), он в последний момент меняет направление сюжета: организатор подпольного шахтерского сопротивления предает соратников, решая, что сопротивляться бессмысленно.

Генетически восходя к «Бойцовскому клубу» Чака Паланика, «Марк Шейдер», однако, оказывается выполнен совершенно в ином ключе. Англичане имеют право помечтать о сопротивлении (не в жизни, а в книге), нашим же соотечественникам в таком праве отказывается. Своим романом Дмитрий Савочкин хочет убедить нас, что плохо не только сопротивляться, но и просто быть чем-то недовольным.

Это очень тревожный симптом: не оттого ли у нас все так плохо, что даже наши собственные писатели отрицают за своим народом право – не на борьбу даже – а на саму возможность быть критически настроенными.

Дмитрий Трунченков

   Василий Аксенов. «Таинственная страсть» 
Издательство «Семь дней». Москва, 2009

Раньше меня ужасно раздражало, что, прежде чем рассказать про книжку, Белинский своими словами пересказывает сюжет довольно близко к тексту, увеличивая количество своего текста вдвое. И только теперь я поняла, почему он это делал: он просто очень любил книги и боялся, что мы будем читать с пятого на десятое, не дочитаем, нужное пропустим – так пусть хотя в пересказе, но узнаем, в чем там дело, «чем кончается». Короче, когда читаешь хорошую книгу, хочется быть как Белинский.
Новый и самый последний роман Аксенова – о шестидесятниках, это написано прямо на обложке. А на первых страницах, в авторском предисловии, написано, кем были эти самые шестидесятники – властителями душ какой-то части народа, лучшим, как считает автор, что можно было сыскать при советской власти. Поскольку книга анонсирована как роман, то у нее есть герои – вполне известные люди, какое-то соответствие эпохе и неприятие ее (вполне понятные события), какие-то развития характеров и движение судеб, нам теперь вполне очевидные. А поскольку псевдонимы прозрачнее, чем паспортные имена, судьбы некоторых героев, да и самого автора, известны практически до конца, то книга потрясает в самых, казалось бы, неположенных местах.

Таинственная страсть – это постоянное стремление героев к творчеству. По большей части декларируемое, а главное, происходящее на фоне летнего Крыма, простой жизни советских звезд, которым, кроме Окуджавы (он тоже герой), не так уже и много за тридцать и которые постоянно шутят, пьют что-то элитное и любят друг друга, проявляя утилитарный интерес к дикорастущей природе. Они, эти герои, очень знамениты разной степенью таланта (даже сегодня тот, кто из них дожил до сегодня, мелькает в телевизоре ближе к ночи как мэтр, суждения которого привыкли слушать), а для автора – они еще и друзья, к которым положено быть пристрастным, поскольку терять их страшно, бог не приведи. Аксенов крайне доброжелателен к своим героям и рассказывает о них с удовольствием -  «Таинственная страсть» становится книгой познавательной: эротические сцены с участием властелинов душ особенно удались автору, впрочем, все как обычно.

В книге (что делает ее мало похожей на роман) очень много фотографий, на которых герои «Таинственной страсти» изображены синхронно с описываемым временем. Я думаю, что так решил сам автор, чтоб вы, читая эротику, смеялись меньше, а понимали больше, в частности, то, что героям не всегда было за семьдесят и шутить они умели не хуже вас, а некоторые даже и лучше.

К тому же все-таки какое-то непонятное чувство утраты будет сопровождать все 590 перевернутых страниц романа. Наверное, важнее всего в книге не «что», а «как», и читать, поскольку жизнь коротка, стоит только авторов первого ряда. Что Василий Павлович Аксенов и доказал с помощью посмертного романа «Таинственная страсть».

Ирина Чуди

   Джон Гришэм. «Апелляция» 
Изд-во АСТ, Москва, 2010

Сказать по правде, я настроилась теперь читать только те книжки, что пишут взобравшиеся по властной вертикали авторы (Сурков, Кох и т.д.), но в этот раз ничего не нашла. Поэтому прочитала книжку настоящего писателя, Джона Гришэма, абсолютно новую, настолько, что даже отпечатана в будущем году, так и написано: «2010». Вам случалось держать в руках что-нибудь вещественное, сотворенное в будущем? Нет? Тогда купите «Апелляцию», не пожалеете, если вообще читаете Гришэма.

Во-первых, это – настоящий Гришэм, настоящий судебный триллер, а не роман социологического дарвинизма типа «Трибун» или «Невиновного».
Во-вторых, не надо высокомерничать и предполагать, что Гришэм – это такая американская Донцова. А «Апелляция» вообще роман из первой гришэмской пятерки: «Клиент», «Вердикт», «Пеликаны», «Фирма», ну и «Апелляция».

И в-третьих: если вы привыкли читать Гришэма, то нипочем не догадаетесь, что в конце концов случится. Финалы у Гришэма предсказуемы редко, «Апелляцию» так и вовсе невозможно предсказать.

Ситуация, описанная в романе, – частный случай использования бреши в американском законодательстве, но я почему-то жутко расстроилась, все это читая, как будто репортаж из нашего суда типа басманного. И ощущение несправедливости, творимой по закону, и роль денег в выборной кампании гришэмского романа с трудом позволяют отвлечься от нашего сегодняшнего дня. Непонятно, как этот роман, который практически о том, что люди, у которых очень много денег, могут сделать с теми, у которых их вовсе нет, мог понравиться американцам (а он понравился, и сразу вошел в бестселлеры года, 2008), так гордящимся своим судопроизводством, которое Гришэм идеальным не считает.

Ну, и понятно, почему «Апелляция» может понравиться нам: ясное дело, надоело занимать первые места во всяких негативных мировых списках. А теперь ясно, что и в законопослушной Америке рассчитывать поправить несправедливость в суде не просто. Если подумать, то не стоит туда и соваться: все-таки жуткое дело – терять иллюзии.

Ирина Чуди