Online812

      В более далеком анамнезе просматриваются произведения о Предательстве (так, с большой буквы), субъективно воспринимаемом – ошибочно или нет, это уж разговор отдельный – как искупительная жертва. По не столь очевидной, но несомненной аналогии вспоминается и роман Джона Ле Карре «Маленькая барабанщица», часть героев которого – палестинские то ли повстанцы, то ли террористы – обречены на поражение прежде всего потому, что их соплеменникам в массе своей хочется не свободы, а мира (и личного преуспеяния). И, разумеется, национального самосохранения, возможного только в условиях мирной жизни. И/или в условиях  полупоголовной эмиграции из разоренного войной края. У Садулаева, как перед ним у Ле Карре, идею независимости первой предает диаспора: предает как заведомо безнадежное, а значит, и ненужное дело.

Герой романа – молодой чеченец Тамерлан (мать у него, впрочем, русская), – выучившись в Петербурге на юриста, возвращается в как бы независимую Чечню (уже после Хасавюртских соглашений) только затем, чтобы убедиться: познания, полученные в прославленном университете, здесь окажутся невостребованными. Мятежная республика отвергла как традиционное римское право, так и кодекс Наполеона; здесь конкурируют друг с дружкой,  и только друг с дружкой,  адат, которого придерживаются сторонники независимости (и прежде всего президент Аслан Масхадов), и шариат, насильственно внедряемый приверженцами идеи панкавказской мусульманской конфедерации (Шамиль Басаев, Хаттаб и прочие); Масхадов, отчаянно, но безуспешно борясь за сохранение хотя бы внутричеченского гражданского мира, идет на всё новые уступки – и всё сильнее напоминает в этом отношении Сальватора Альенде, вскармливающего себе на погибель генерала Пиночета.

Сходство с Чили усугубляется и чудовищной нищетой, царящей в масхадовской Чечне, – повсеместная торговля разливным бензином вдоль дорог и улиц как  аналог «марша пустых кастрюль». Свидетельство о нищете важно: Владимир Маканин на голубом глазу повествует нам о неслыханном чеченском богатстве, тогда как Юлия Латынина это богатство даже романтизирует. Нет, возражает Садулаев (и ему как участнику и очевидцу веры больше), деньги при Масхадове разворовывались еще на дальних подступах к отложившейся республике, а жители ее бедствовали, питаясь чем бог послал, – и чуть ли не на все ненароком заведшиеся копейки (или, скорее, центы) запасаясь стрелковым оружием и боеприпасами.

Юриста Тамерлана берут на службу в шалинское МВД, которым заведует его дядя – бывший уголовник и будущий «бригадный генерал» по прозвищу Профессор. Служат они успешно (борются, в частности) с похитителями людей, но сначала дядю, а потом и племянника из органов вычищают – как верных масхадовцев. Впрочем, осенью 1999-го, когда после дагестанских событий и взрывов домов в Москве и в Волгодонске входит в Чечню российская армия, оба оказываются втянуты во вторую чеченскую войну на стороне нехотя, но неизбежно объединившихся сепаратистов. А доселе пощаженное войной Шали становится мишенью чуть ли не ядерной атаки: в самом центре села, да еще в разгар митинга, разрывается, унося сотни жизней, тактическая ракета. Да, но кто же виноват в разразившейся трагедии – безжалостные «федералы» или их столь же ожесточенные противники, применившие отвлекающий маневр (неудачный) и тем самым хладнокровно обрекшие на смерть сотни соплеменников, включая великое множество сородичей?

После бесславного шалинского рейда Тамерлан продолжает свою личную войну, скорее, уже по инерции. И в известном смысле становится двойником маканинского майора Жилина: Жилин занимается коммерцией в Чечне, а Тамерлан – в Москве и в Питере. Жилин, на ходу обделывая свои делишки, верно служит России, Тамерлан – Ичкерии. Той самой Ичкерии, которая никогда не станет независимой от России просто потому, что этого не может быть никогда. Жилин гибнет – случайно и нелепо, а Тамерлан выживает – ценой предательства, – но и сам отлично осознает, что предатели долго не живут…

Впрочем, при всей живости и запоминаемости образа Тамерлана, сам он в этом романе не столько главный герой, сколько (повторюсь) встроенный наблюдатель. То, что он видит и что описывает, – да и то, что он думает и чувствует, – для читателя важнее и интереснее его личной судьбы, как бы она  уже за рамками романа  в конце концов ни сложилась.

Прозаика и публициста Садулаева сначала превознесли, а потом принялись на него дружно наезжать – и он, кстати, не без остроумия, хотя порой и слишком грубо, огрызается на обидчиков. Лично мне нравится, может быть, не столько проза Садулаева, сколько само направление, в котором развивается его умеренный, но несомненный литературный дар. Нравится «Таблетка», нравится «Ад» (и то, и другое с оговорками). Нравится и «Шалинский рейд», написанный, на мой взгляд, куда убедительнее обласканного «Большой книгой» маканинского «Асана».

У нас есть «окопная проза» о Чечне – Аркадий Бабченко, Александр Карасев, не в последнюю очередь, Захар Прилепин, да и наш земляк и коллега Борис Подопригора.  У нас есть «взгляд сверху» (с высот воображения) – Латынина и тот же Маканин. А вот взгляда «из зеленки» в русской литературе до сих пор не было. И, прежде чем критически разбирать роман Садулаева по косточкам (он, кстати, подобную процедуру выдержит), важно осознать, что перед нами – именно русская проза, а никакая не «русскоязычная чеченская». Сегодня Чечня замирена (в большей мере, чем иные кавказские республики), но до ее возвращения в культурное пространство России еще далеко. Тем более следует приветствовать «Шалинский рейд» Садулаева. Одна ласточка весны не делает, но тем не менее это ласточка, а не воробей и не ворона.            
раранее:        
ранее:          

Как «Остаться в живых» после просмотра телевизора
Хорошо ли быть честным американским прокурором?
Дмитрий Быков заговорил прозой, а Виктор Топоров стихами
Можно ли написать правдивую книгу о Егоре Гайдаре?
Литературные итоги года. Со знаком плюс
Кем будет президент, если перестанет быть президентом
Литературные итоги года. Со знаком минус