Online812

                 Он больше не клянет КГБ, живо вспоминая те времена, когда полгода отлеживался на принудительном лечении в психбольнице. Сегодня прошлые обиды у мастера стерлись. И теперь он борется не с коммунистическими фантомами, а с нынешними «хозяевами жизни», уродующими историческую архитектуру. Такова уж вечная привычка людей искусства в нашей стране — быть в оппозиции.

—  Ваш памятник Петру I в Петропавловке многие ненавидят. Скажите хоть что-то в его защиту!
— Я сейчас небольшую книгу готовлю о создании этого монумента, который кого-то оскорбляет, а кого-то вдохновляет. Называется она «Мой мистический Петр». Кстати, я не раз слышал, что этот памятник обладает мистическими свойствами. Если потереть правую руку — посыплются денежки, которые нам всем нужны. Если левую руку — то человек начинает одухотворяться. А если девушка готовится к брачной ночи и хочет безболезненно потерять невинность, она обязательно должна посидеть у Петра Первого на коленях. Колени истерты вдрабадан, я буквально их не узнаю.

— И все же: почему такая маленькая голова и такое длинное туловище?
— Идея памятника принадлежала Володе Высоцкому. Он сказал: «Ты много рисуешь Петра, а почему никогда не делал скульптуру?» Я объяснил, что образы государей мне трудно даются. Они всегда какие-то напыщенные.
После смерти друга я в очередной раз рисовал профили Петра I и вдруг подумал, что хорошо бы в память о Володе сделать скульптуру. Стал создавать первые макеты из глины. Сразу в натуральную величину. Мы выносили замотанную глину в парк, ставили ее на кресло, и выяснялось, что с расстояния 5 метров Петр производил впечатление весьма невысокого человека. И я стал увеличивать туловище. До тех пор, пока не пришел к пропорциям русской иконы. На них ведь у апостолов – крошечная голова, длинное тело. Для того, чтобы показать величие их духа.

— А как ваш специфический Петр в Петропавловку попал?
— Я стал лепить скульптурный портрет для себя. Никогда не думал, что увижу его на территории СССР. Но, когда портрет был почти готов в пластилине, ко мне приехал попить чаю Дмитрий Сергеевич Лихачев. Он посмотрел на работу, долго молчал, а потом сказал: «Этот Петр должен быть в России». Признаюсь, я обидел пожилого человека — расхохотался. Но через два года раздался звонок из Кремля, и какой-то чиновник торжественным голосом объявил: «Ваш памятник принят, можете паковать его и привозить в Ленинград». Что мы и сделали. И началась эпопея с тем, где же он встанет. Союз скульпторов с Союзом архитекторов сначала хотели поместить его во дворе Эрмитажа. Долго вели обсуждения. В итоге договорились до того, что где-то за Купчино открывается гастроном, и перед ним есть неплохая площадка. Я, естественно, вспылил: «Не хочу, чтобы об моего Петра разбивали бутылки из-под водки. Тогда я его просто забираю».
И вдруг мой товарищ, питерский художник Анатолий Васильев, который работал в Петропавловской крепости, шепнул, что крепость готова принять скульптуру. Так Петр въехал на эту знаменитую Плясовую площадь, которая когда-то служила местом пыток. Так уж получается, что многие мои монументы стоят там, где людей наказывают.

— У вас есть квартира в Толстовском доме на Фонтанке. Как вам в ней живется?
— Эта квартира была подарена мне Владимиром Путиным. Памятуя о том, что когда-то меня выгнали из страны в мгновение ока, не дав попрощаться с родителями, он однажды при мне снял трубку, набрал человека, отвечающего за имущество России, и сказал: «Здесь сидит у меня художник и скульптор Шемякин, нужно ему обязательно сделать квартиру и мастерскую. Чтобы иногда работал на своей земле». Из трубки раздался робкий голос: «А какой срок, Владимир Владимирович? И какой метраж?» – «Ну, он же монументалист, громадный художник, так что не меньше 600 метров», — засмеялся президент. «А все же: в какой срок?» – «Мы выгнали его в 71-м, так что его очередь подошла…»
Конечно, на ремонте квартиры кто-то нагрел руки. Вроде бы внутри было все — даже кабели. Но ни телевизор, ни телефон не работали. Оказалось, шнуры были вделаны просто в стену и ни к чему не подключены. Потом разобрались. Но все равно жить я в этом доме не люблю и на «родной земле» работаю редко из-за дурацких законов. Ведь, если что-то здесь делаю, я обязан свою работу сфотографировать, поехать вместе с ней в Министерство культуры, получить международную оценку, заплатить налоги, а только после этого вывезти домой. А если ввожу — та же самая мучительная история. Это дико неудобно.

— Говорят, вы за багаж еще все время переплачиваете, курсируя между Россией и Европой. Это правда?
— Я обычно уезжаю из России, набивая чемоданы книгами, которые становятся для меня «золотыми» из-за перевеса.

— Ваш памятник «Первым строителям Петербурга» сейчас разворован. Не собираетесь его восстанавливать?
— Он был заказан мне Собчаком. Началось все с того, что к нам приехали французы и попросили, чтобы кто-то из его кабинета сопроводил их на могилу известнейшего архитектора Леблона — автора первого плана Петербурга. Хотели возложить венки. Могилу судорожно начали искать, и выяснилось, что ее давно нет. Кладбище когда-то затопило, там же, кстати, был похоронен и Растрелли. Мэр позвал меня, говорит: «А если приедут итальянцы с венками, что мы будем делать? Спроектируй общую могилу, пожалуйста. Чтобы сказать, что все великие архитекторы перезахоронены здесь». Мы с коллегой Бухаевым придумали такой «стол архитектора». На нем лежала карта Леблона и другие барельефы. Но через два месяца все разворовали. От памятника ничего не осталось — одна арка. Я встретился с губернатором Яковлевым, тот пообещал восстановить. Но этого до сих пор не произошло.

 — Как вы относитесь к проекту «Охта центра»?
— Меня, как человека, который душой и сердцем принадлежит России, это расстраивает. Сегодня, когда интеллигенты находятся фактически в бедственном положении, такая башня что символизирует? Как обворовывают народ! Я был в глубинке, видел, как люди живут. Очень скромно. А маленькая горстка хочет показать, какие они богатые, и во имя этого собираются изуродовать лицо Петербурга? Поэтому, когда мне позвонили и сказали: «Господин Шемякин, вот строится башня-центр, не могли бы вы принять участие в выступлениях и похвалить ее?», я объяснил: «Господа, не туда попали! Я с самого начала говорил, что буду бороться против этого».

— А против регламента Комитета по архитектуре насчет цветов Невского проспекта будете бороться? Предписано красить в три цвета: ярко-красный, зеленый и розовый…
— Вы меня ошарашили. Тогда почему бы просто не сделать триколор! Это будет патриотично, и уж точно понравится в Кремле. Если честно, я не очень такое решение понимаю. Как сказал Даниил Гранин, немцы столько не нанесли ущерба Петербургу, как новые русские со своими «пирогами» из гранита и стекла – этой полной безвкусицей. Я не думаю, что в Союзе архитекторов сидят безграмотные люди. Нет, Петербург разрушали грамотные люди с дипломами. Я наблюдал, как взрывали Сенной собор. Вместе с Бродским мы переживали, когда взорвали Греческий собор. При мне надстраивали дома на Фонтанке. Это даже вандализмом не назовешь! Это кретинизм богатых людей, которые не чувствуют ни своей Родины, ни ответственности перед людьми, историей.

 — Почему мы не увидели вашей последней выставки, тогда как вся Сибирь ее посмотрела?
— Больше всего я сейчас работаю где-то в глубинке. Последние выставки прошли в Красноярске, Новосибирске и Ханты-Мансийске. К сожалению, у музеев Москвы и Петербурга не нашлось денег на каталог и перевозку работ, и теперь они вернулись во Францию.
Я вообще полюбил провинцию. Мне очень нравится заниматься со стажерами, которые по договору с Министерством культуры прибывают ко мне из Сибири. Там интересный народ, и молодежь не испорчена. Там не думают о деньгах, там легче дышится. Когда туда попадаю, мне кажется, что я — в советском времени. Все небогато, но очень-очень душевно.