Online812

              – Вот, говорят, русский язык гибнет под напором интернета – замечали это?
– Зря, что ли, я закончил три курса филфака. Как-то совершенно неожиданно для меня, Кира Васильевна, Андрюшина мама (Андрей Краско – сын Ивана Краско, популярный актер, умер в 2006 г. – Прим. авт), сказала: «У Вани природный слух на русское слово». Природное и приобретенное – разные вещи.
По центральным каналам сейчас такое говорят! Я уже не могу слышать, когда говорят «побАловал» или когда говорят «одеть на себя шляпу». Я просто зверею. Сколько ни бью студентов, а они никак не могут запомнить, что можно  кого-то одеть и что-то надеть.

- Вы преподаете?
– Я курирую киношколу, есть такие двухгодичные подготовительные курсы, после которых идут в театральную академию.

- Как студенты сегодня – зачем они в киношколу идут?
– Слава влечет. Потом они слышали, что в кино хорошо платят. Почему-то считается, что актерская профессия это – раз плюнуть. Чаще всего так думают, люди с типажными данными, но они не профессионалы.

- Кого приходит больше: талантливых или типажных?
– Больше типажных. Тех, кто заблуждается. Они еще не понимают, что актер не только человек, который может в кого-то перевоплотиться. Он и наблюдатель, и автор, и философ, и проповедник. Мне очень нравится, как сказал  итальянский трагик Томазо Сальвинии: «Я должен был играть Ромео, когда мне было восемнадцать, а играл его сорокалетним. Только теперь, когда мне семьдесят, я знаю, как надо играть Ромео».

-  Вы в театре служите или работаете?
– И работаю, и служу.

- В прежние времена говорили: служу.
– В службе есть какой-то стереотипный смысл. У меня служба связана с армией. Я же был командиром корабля и знаю, что такое военная служба, но дело не в этом. Наша актерская профессия – это адское дело.

- Что же в ней такого адского?
– Это же ежедневное самоедство. Вот репетирую Городничего…

- Совсем вроде не ваша роль.
– А почему не может быть Городничего такого, как я? И вообще, Нургалиев очень маленького роста…

- Сейчас модно быть небольшого роста.
– Вот, знаете, как-то раз на этой площадке перед входом в  кафе  Дома актера мы с двумя молодыми коллегами закончили «малый круг».

- Что такое «малый круг»?
– Злачные точки. Это – кафе Дома кино, Дома журналиста и Дома актера. Сюда мы пришли чуть разгоряченные. Перед входом в зал стоят два молодых, аккуратно одетых, невысокого роста человека. Я хочу пройти в зал, а один из них мне говорит: «Иван Иванович, вам туда не надо». Я на него недоуменно посмотрел, как это мне, актеру, и нельзя ходить в Дом актера? «Там творческий вечер Александра Белинского. Вам туда не надо». – «Это что, какой-то секретный вечер?» – ничего не понимаю я. «Там мэр Анатолий Александрович». – «Я с ним знаком». – «Иван Иванович, вам не надо туда», – настойчиво говорит мне человек, видимо, имея в виду заметный азарт в моих глазах.
Я обиделся. И ушел. Прошло время, и вдруг по телевизору вижу того самого человека, который меня не пускал, а мне говорят, что это Владимир Владимирович Путин. Интересно было бы с ним встретиться, напомнить про эту встречу.

– Сохранилась ли сегодня русская театральная школа, или на нее все-таки повлиял пришедший в Россию капитализм?
– Развал, конечно, влияет, но истребить русскую актерскую школу невозможно. Вот есть у нас театральная академия, там преподает Вениамин Фельштинский. Я назову только двух его учеников – Пореченков, Хабенский. Это все актеры от Бога.
Я поступал в театральный институт, когда два русских курса набирали Борис Вольфович Зон и Елизавета Ивановна Тиме, набрали пятьдесят человек, и нужно было их поделить на два курса. Профессор Зон сказал: «Я беру Ивана Ивановича себе». – «Почему это вы возьмете его себе?» – спросила Елизавета Ивановна. «Видите ли, я буду ставить пьесу Крона «Офицер флота». Иван Иванович у нас человек военный, моряк, поэтому  он будет консультантом спектакля и сыграет одну из главных ролей. Понимаю, что вы женщина, но я не уступлю вам Ивана Ивановича». – «Разве вы не понимаете, что мне нужен староста курса. Тем более консультантом на вашем спектакле Иван Иванович и так может быть». Этот разговор был при мне.

- И вы стали старостой?
– Я был им все четыре года. А потом еще председателем в месткоме БДТ.

– А как вы попали в БДТ?
– Товстоногов взял меня неожиданно для всех. Наш курс пошел к нему показываться, стали составлять список. Я попросил не включать меня в него, все удивились, но я не стал объяснять почему. Помню, что я подыгрывал Жоре Штилю, он был Трубач, а я Егор Булычев.
 Алексей Герман, он тогда был очередным режиссером БДТ,  прибежал вниз к нам после просмотра: «Который тут Краско? Ваня, это ты?.. Тебя шеф требует». Прихожу. Сидит худсовет. Помню, у Гоги были очки-хамелеон и какой-то гипнотический магнетизм.
«А вы что, не заинтересованы в службе в нашем театре?» – спросил он меня. «Заинтересован». – «Вас нет в списке». – «Я боялся». – «Кого? Меня?» – «И вас тоже» – честно ответил я. «Подождите, я что-то не понимаю…» – «У меня такой принцип, Георгий Александрович. Или БДТ, или Сибирь». – «В Сибирь? По этапу?» – «Нет, в Сибири создаются новые театры, и есть предложение поехать туда всем курсом. Я лучше туда поеду, но если я нужен БДТ…» – «Если вы нэ возражаете…» – «Нет, – обрадовался я. – Ни в коем случае не возражаю». – «Ну, слава богу», – сказал Гога под хохот худсовета.
С нашего курса он взял четыре человека.

- Как же вы стали председателем месткома в БДТ?
– Очень просто. Дядя Коля Корн затянул меня в партию. Сначала я отнекивался: «Николай Павлович, я был командиром корабля на Дунайской флотилии, и то не вступил в партию. Сейчас-то мне это зачем?» – «Ты по духу большевик, понимаешь, – ответил он. – Пиши заявление». – «Туда же ходатайства нужны, рекомендации. Где я их возьму?» По его просьбе рекомендации написали Кирилл Лавров и директор театра Нарицин. После того как меня сделали членом партии, тут же избрали председателем месткома. А я был такой безотказный.

– И вы заведовали базой отдыха и другими социальными мероприятиями?
-  Не только. Если говорить серьезно,  это была вся жизнь театра. Однажды у нас проводился смотр организации труда, и нужно было собрать комиссию из работников театра. Я уговорил войти в нее Копеляна и Полицеймако.

- Актеры вступали в партию, но относились к этому, если верить их нынешним воспоминаниям, очень иронично…
– Не все. Некоторые делали карьеру и получали звания. Или использовали общественную работу в театре.

- А потом в кухнях смеялись?
– Не знаю, не могу судить. Мне рассказывал Борис Рацер, как он с Володей Константиновым услышали в Комарове по радио о том, что Смоктуновскому присвоили звание заслуженного артиста России. Проходя мимо его дачи, увидели, как Иннокентий Михайлович копается в грядках на огороде, и поздравили его. Смоктуновский молчал. «Вы не рады?» – «Понимаете, был один приличный артист, а теперь его нет».
На получение звания артиста выдвигал театр, а если точнее, то партком, местком, худрук и комитет комсомола. Заявка отправлялась в Управление культуры, после этого уходила в обком партии, ЦК  и Министерство культуры. Мое дело на получение звания заслуженного артиста пролежало в обкоме партии  6 лет.

- Почему так долго?
– Потому что у меня был конфликт с Агамирзяном, главным режиссером Театра имени Комиссаржевской.  А  Стас Ландграф,  с которым мы были выдвинуты на звание одновременно, получил его через два года.

– В итоге, когда вы стали заслуженным?
– В 46.

- Какие отношения складывались у вас с Товстоноговым?
– Хорошие. До  того смотра, о котором я стал рассказывать. В своем докладе на общем собрании я позволил себе сделать замечание,  что молодые артисты в театре ничего не знают о своей перспективе, что им не на что надеяться.
Как тут взъярился Товстоногов! Он был очень взрывной,  вскочил и сразу стал выступать: «Когда уважаемый докладчик будет стоять во главе театра, то у него будут играть все артисты!» Вот как. До этого я был Ваня, а тут  – «уважаемый докладчик».
 После этого собрания он избегал встречи со мной целый месяц.  У них была традиция: каждое утро они с Копеляном у входа в театр рассказывали друг другу по свежему анекдоту. Если анекдот был не крепкого заквасу, они допускали и других. Как только Гога видел меня, то переставал смеяться и уходил. «Он боится вас», – говорил мне Ефим Захарович.

- И чем закончилась эта история?
– После смотра был дан  месяц на исправление недостатков. Мне сказали: «Позвони ему до собрания». Я решился, позвонил. «Слушаю вас, Иван Иванович». – «У нас будет подведение итогов того печального смотра». – «Печального? – удивляется он. – Почему печального?» Я еще не успел никому сказать о нашем разговоре, как об этом знал весь театр.
И вот он выступает на собрании: «Наконец-то я понял, зачем в театре нужна профсоюзная организация. Она нужна для того, чтобы были учтены интересы не только отдельного члена профсоюза,  но и организации. И в этом заслуга одного человека – Ивана Ивановича Краско. Я ему глубоко благодарен». Я чуть не умер после таких слов. Это был поворот на 180 градусов. Да и для всех его выступление было бомбой.

- Коллеги вас поддерживали?
– Все были «за», но – за кулисами. Для меня была важна эта поддержка, хоть  она и была молчаливая. Артист очень зависимый человек, особенно если  не занимает ведущего положения в театре. Например, Копелян мог сказать Товстоногову: «Георгий  Александрович, вы взяли вот эту актрису, не спрашивая нашего мнения, а уволить ее хотите  с помощью худсовета. Вам не кажется, что это не совсем пристойно?» И после этих слов  Товстоногов снимал вопрос.

- Так мог сказать только Копелян?
– Да. Больше никто. Все молчали. Те, кто говорил, уходили из театра.
Юрский мог спрашивать только по творческим вопросам. При мне Товстоногов говорил ему: «Сегодня надо стараться играть, как премьеру». – «Но у меня сегодня совсем другое самочувствие», – отвечает Юрский. «И что вы предлагаете? Как вы будете сегодня играть?» – «Мне кажется, сегодня я буду играть так, как могу играть сегодня». – «Ну, правильно. Вы сами себе и ответили».

- Почему из ленинградских театров самым известным в Союзе был БДТ? Другие были серые, что ли?
– Это  действительно было так. До Товстоногова Стржельчик был эдаким «голубым» героем, который играл что-то типа «труля-ля-ля», а при Товстоногове стал великим артистом. Товстоногов был гением режиссуры, он открывал в актере самую главную струну. У него звучали все артисты в театре.
Почему, когда Лавров предложил ему Луспекаева, он сразу вцепился в него? У него было звериное чутье на дарование. Потом он говорил: «С приходом Луспекаева поменялась природа существования актеров театра».

- А почему ушел Юрский?
– Юрский  был равноценен Товстоногову, но это мое субъективное мнение. После того как Юрский поставил «Фантазии Фарятьева» и булгаковского «Мольера», Товстоногов вынужден был ему сказать: «Два медведя  в одной берлоге не уживаются». 
Подозреваю, что сказал он это не без влияния  обкома партии. Всем известны слова Романова про Юрского: «Чего этот еврей заполонил там сцену?» Надо сказать, что спектакли Юрского пользовались громадным успехом. Вскоре он уехал.

– Вы столько лет на сцене. Не надоело?
– Абсолютно нет. Кто-то мне передал слова Кирилла Лаврова, дескать, в восемьдесят лет стыдно появляться на сцене. Я даже переспросил: неужели Кирилл так сказал? Не мог он так сказать. Настоящий артист мечтает умереть на сцене.
Другое дело, что может быть трудно или сложно. Но – не стыдно! Это же зов души. В детстве я стеснялся сказать взрослым, что хочу быть артистом. Боялся, что засмеют. Я скрывал свои желания до того, пока не стал мичманом.