Online812

  Данная затравка более чем уместна для разговора о книге «Время ноль», выпущенной «Лимбусом». Автором этого сборника (одноименный роман, пьеса «Одиночество» и повесть «Таха») значится на обложке – и является! – Василий Аксенов. Наш Василий Аксенов – питерский, а не биаррице-московский; живой, а не мертвый; не заслуженно знаменитый, а незаслуженно незнаменитый.

Путаницу, начавшуюся не вчера, а без малого тридцать лет назад, когда в как бы неподцензурном сборнике «Клуба-81» под названием «Круг» дебютировал двадцатилетний Вася Аксенов, усугубляет и тот факт, что на «заднике» сборника сравнивают Василия Ивановича (а вовсе не Василия Павловича) Аксенова уже и с Аксаковым.

Впрочем, и некролог академику Топорову вышел 5 декабря 2005 года с моей фотографией. А уж с присужденной ему премией Солженицына не поздравил меня (и не попросил у меня денег в долг) только ленивый.

Впрочем, тогда, в начале 1980-х, сопоставление двух Аксеновых было куда убедительнее: один слыл для широкой публики экспериментатором прежде всего в области стиля, другой – пусть и для узкого круга избранных – тоже. «Нашего» Аксенова вполне закономерно наградили полновесной (пусть и ценой всего в рубль) премией Андрея Белого. 

Однако природа эксперимента была у двух Василиев Аксеновых разной: «старший» игрался в основном с молодежным арго, устаревающим раз в пять лет; «младший» все отчетливее припадал к лесковско-ремизовской (Аксаков тут все же ни при чем) языковой стихии. Что делало его прозу все более качественной, – но вместе с  тем была она, да и остается по сей день, что называется, на любителя.

Имелся у «нашего» Аксенова, разумеется, и запасной выход: впасть в почвенничество, шибающее  черносотенством, и обрести поклонников в основном в кругу читателей и почитателей газеты «Завтра», «Нашего современника» и отчасти «Нового мира».

Путь этот тоже не слишком перспективен, что доказывается примером таких объективно прекрасных прозаиков, как Борис Екимов и Владимир Личутин, – но Василий Иванович пренебрег и им. Пренебрег – и завис между небом и землей. Почти все сходятся на том, что он замечательный писатель, – но практически никому не хочется этого замечательного писателя читать. Руки не доходят.

Трудно выходят книги. Вот и рецензируемая: судя по малому, в одну тысячу экземпляров, тиражу и откровенно нерыночному составу (повесть! пьеса!), издана, скорее всего, за счет спонсоров; даже минимальных средств, в нее вложенных, коммерческому издателю было бы не отбить. Разве что раскупят сборник, по ошибке приняв в очередной раз одного Аксенова за другого...

Название «Время ноль» отсылает к роману «Время ночь» – самому беспросветному произведению и без того предельно мрачной Людмилы Петрушевской, – и такая перекличка и впрямь оправдана. В анамнезе и «Москва-Петушки»:  перед нами история беспробудно пьяного возвращения некоего писателя с малой родины в умирающей сибирской деревне в Петербург, где он давным-давно поселился, хотя своего дома, похоже, так и не обрел.

В Сибирь он ежегодно ездит на лето – повидаться с дряхлой матерью, помочь ей по хозяйству, помедитировать (выражаясь по-русски: подумать о жизни)  -  и лишь в четвертую очередь «припасть к истокам». На сей раз, однако, едва вернувшись в Питер и не без труда разобравшись с им же самим придуманной любовной драмой, писатель получает телеграмму о смерти матери, – а значит, ему предстоит вновь собирать в дорогу свой чудовищно страшный  рюкзак.

В романе сталкиваются как минимум три временных пласта: Истомин (так зовут рассказчика) вспоминает и/или частично придумывает своих предков, встречается с приблизительно сорокалетними ровесниками и ровесницами  и, наряду с безальтернативно разъединенным настоящим, обдумывает вариативное совместное прошлое.

Ровесники (кроме умерших, спившихся, покончивших с собой) успешны в жизни, хотя и по-разному. Один «сидит на земле», валит лес и собирает мед (вернее, начальствует над лесорубами и пасечниками); другой спекулирует чем ни попадя и выбился без лишнего шума в рублевые миллиардеры; у одной одноклассницы магазин, другая – чиновница среднего ранга. Даже случайный попутчик (только что зашибший, возможно, и насмерть, непутевого сына-наркомана) – мужик вполне справный. А ближе к Питеру в плацкартном вагоне оказывается и вовсе интеллигенция, спорящая о Никите Михалкове...

Пьяные  речи всех этих людей звучат на диво разумно, хотя и несколько неестественно. С неестественностью проще всего: происходящий из староверов, хотя и пьющий Истомин не ругается матом и, соответственно, не фиксирует его в чужих устах, – а ведь без сплошного сквернословия  умные речи звучат по-русски чересчур вычурно. Разумность же самих речей заставляет читателя вспомнить о том, что все эти сорокалетние дядьки и тетки – последнее поколение наших соотечественников, получившее образование: среднее обязательное и высшее бесплатное. Да и последнее поколение людей, умеющих (а главное, желающих) заниматься чем-нибудь, кроме мерчандайзинга и маркетинга.

Да и последнее поколение, уважающее самого Истомина не только как сородича, земляка и ровесника, но и как писателя. 

А что он за писатель? Я прекрасно понимаю, что всё высказанное и пересказанное в этой рецензии звучит не больно-то вдохновляюще, но прошу поверить мне на слово: прозе Василия Аксенова присуща какая-то особая не скажу магия, но скорее аура, какой-то смешанный таежно-водочный аромат (хотя водка, как известно, не пахнет), благодаря чему чтение безысходного «Времени ноля» (и романа, и двух примыкающих к нему малых произведений) доставляет чуть ли не физическое удовольствие, ничуть не ослабевающее по мере того, как переворачиваешь страницу за страницей.

Понимаю, что это звучит беспомощно, но по-другому на сей раз выразиться не могу. И цитатами доказать тоже ничего не могу: тут важны не цитаты, а сама ткань повествования, сама словесная вязь. Так что прошу поверить мне на слово, а еще лучше – поверить мои ощущения собственными. Но для этого вам надлежит Василия Ивановича Аксенова прочитать.