Online812

            После активно пережитых выборов, на которых огромное количество блогеров работали наблюдателями, осознание этой данности не было негативным. Никто особо не заламывал руки и не констатировал крушения надежд. Скорее, негативным на этом фоне казался весь предшествующий социальный опыт.

Нынешнее активное поколение старалось ведь руководствоваться в жизни не данным, а должным. То есть уехать из «этого ужаса» и поселиться в пространстве, более-менее отвечающим твоим понятиям о прекрасном или приемлемом. Раздувшаяся до непостижимых размеров столица – плод этой жизненной стратегии. Бежать от выморочной реальности, отключить телевизор, разговаривать с себе подобными, от неприятного отмахиваться – преимущественно посредством денег.

«Сетевые хомячки», московский «Маяк» и прочие сегрегирующие определения – тоже результат этой стратегии. На одной предновогодней вечеринке, когда речь зашла о московском оппозиционном шевелении и отсутствии у него каких-либо внятных требований, кроме раздраженного неприятия Путина, я заметила, что в стране вообще-то внятных требований до фига. Где в стране? – спросили меня. Я почему-то ответила: «В Сибири, например». И получила сентенцию, которая надолго вывела меня из беседы. Мне было сказано: «Так в Сибири же никто не живет».

И вот 4 марта наступило осознание данности. Путинские веб-камеры – до того как они зафиксировали один гигантский вброс в Дагестане – зафиксировали еще и реальность: люди живут везде, и не только в Сибири. Пол-Москвы сидели, как прикованные, у компьютеров. Люди впервые видели Чечню, село Красноярка Омской области (о котором потом поэтически рассказал Андрей Козенко в колонке на Ленте.ру) или какой-нибудь Онгудай.

Мне показалось, что сама идея с веб-трансляцией была изощренным ответом Путина на лозунг «Вы нас даже не представляете». Типа: а вы нас тоже не очень-то.

Художественный раздел портала openspace попросил молодых кураторов и художников, работавших наблюдателями на выборах, рассказать о впечатлениях. Впечатления у этой ранее замкнутой на себя социальной группы оказались глубокими и выражались в основном  в осознании реальности других людей, в столкновении с чуждыми, однако действующими структурами в виде заправлявших в УИКах училок, в практике отстаивания своей позиции, в непосредственном наблюдении за беспределом.

С беспределом ведь нужно столкнуться, чтобы понять, что для его пресечения требуется сложная и долгая работа, причем не личная, а совместная. И совместная не с единомышленниками, а с неприятными порой личностями, имеющими в данный момент сходные с тобой интересы.

Это драматическое осознание российской данности напомнило мне сюжет из блокадных записок Лидии Гинзбург. Блокадный человек идет утром на работу в Радиокомитет и, предъявляя на входе пропуск, испытывает гордость от включенности в функционирование этой машины – машины по производству заметок, содержательно и стилистически чуждых блокадному человеку. Однако само верчение Радиокомитета, извлекавшее людей из солипсизма холодной комнаты, дает ему ощущение причастности к делу и обозначает благую цель, которая через несколько лет, общими усилиями, неминуемо будет достигнута.

Ужасно, однако, то, что для переживания своей общественной природы российскому человеку обязательно требуются нечеловеческие условия. Блокада, например.                       

ранее:

О чем нельзя говорить в Петербурге
«Я не люблю Россию. Я люблю мужа...»
Может ли президент России не иметь детей
Начинаешь чувствовать себя трансгендером...
«Смерть Житинского стала поводом для демонстрации непримиримости ко всему советскому»
Почему Сеть в равной степени осуждает Путина и семью благотворителей