Online812

            Рот и Горенштейн появились на свет с интервалом в один год и один день едва ли не в противоположных точках земного шара – и судьбы их сложились очень по-разному, хотя в обоих случаях никак нельзя сказать, чтобы слишком счастливо.

Горенштейн умер ровно десять лет назад – в марте 2002 года – и на его смерть в не столь уж далекой Германии я  откликнулся некрологом «Великий писатель, которого мы не заметили». «Незамечание» Горенштейна продолжается по сей день; не говоря уж о том, что сокращается как шагреневая кожа, круг национально заинтересованных читателей. Сейчас прошел ряд юбилейных статей, «Азбука-Аттикус» выпустила несколько книг в мягкой обложке, – но вот поможет ли это?

Разумеется, Горенштейн писатель не еврейский, а русский, – он, пожалуй, самый крупный и, безусловно, самый значительный русский прозаик последней трети ХХ века, но национальная окраска многих его произведений несколько мешает, скажем так, интернациональному их восприятию.

Та же проблема и у Рота. В отличие от других американских писателей еврейского происхождения (Джона Апдайка, ныне покойных Нормана Мейлера и нобелевского лауреата Сола Беллоу), Рот слывет  певцом еврейской темы и, прежде всего, еврейских комплексов – тех самых комплексов, которые попытался свести к преувеличенной детской сексуальности пресловутый глава венской делегации («Эдипов комплекс? Эдипов-шмедипов, лишь бы мамочку любил!»).

Впрочем, американские евреи у Рота бывают обаятельны, смешны, страшны, противны, но никогда (кроме как в самоощущении) не становятся фигурами трагедийного библейского масштаба. Не так у Горенштейна: и Экклезиаст, и Иов, и Иеремия, да и сатана (он же Дан или Антихрист в романе «Псалом») получают голос в его прозе наравне с вымышленными или историческими персонажами и говорят их устами, будь этими героями бердичевские евреи, московские диссиденты, космонавты на станции «Солярис» (в сценарии к фильму Тарковского) или сам Петр Первый.

Рота прославил провокационный роман «Случай Портного» – и вся его дальнейшая жизнь проходит под знаком этого двусмысленного успеха: слава Роту нравится, а вот скандальная слава нет. Подобно юному красноармейцу из анекдота, он думает о бабах, глядя на кирпичи, – но не потому, что кирпичи похожи на баб, а потому что сам он круглыми сутками только о бабах и думает. О бабах – и о нобелевской премии по литературе, в главных претендентах на которую он ежегодно ходит лет этак уже пятнадцать – и до которой, по-моему, твердо намерен дожить. И не просто дожить, но и творчески активно – уже в весьма преклонном возрасте он по-прежнему выпускает по роману в год. Правда, по очень небольшому.

Горенштейн напечатал в 1964 году в журнале «Юность» рассказ «Дом с башенкой» и пятнадцать лет спустя – повесть «Ступени» в скандальном альманахе «Метрополь». Всё остальное («Место», «Псалом», пьесы «Бердичев» и «Споры о Достоевском») было опубликовано лишь в эмиграции. Роту не дали (пока) «нобеля», а Горенштейну не дали и уже не дадут «Русского Букера» – в 1992 году ему (и Людмиле Петрушевской) опять-таки скандально предпочли какого-то заштатного и ныне забытого сочинителя-дилетанта.

У Горенштейна был исключительно тяжелый характер, он вечно со всеми ссорился, особенно  – с коллегами-шестидесятниками, которых поголовно  считал и называл бездарями. Лишь одна-единственная женщина написала о нем нежные воспоминания. Рот, напротив, слыл и слывет общим любимцем – и лишь одна-единственная женщина (его вторая жена) выпустила о нем книгу разоблачительных свидетельств личного типа.
«Писателю в России надо жить долго, а умирать молодым» – неопровержимая во всей своей контроверсивности  максима. Горенштейн уехал пятидесятилетним, умер семидесятилетним, написал четыре солидных тома, – что ожидает его наследие в наши дни? Боюсь, что уже ничего. Если проводить параллель между первой эмиграцией и третьей, то ближайшим аналогом Горенштейна оказывается Гайто Газданов – писатель совершенно замечательный, но сумрачно замечательный, и никому, кроме знатоков (причем, по преимуществу, знатоков именно гайдановского творчества), не известный.

Горенштейн считал, что в битве за душу Фауста между Богом и дьяволом победил последний, – и подкрепил этот страшный тезис всею мощью своего страшного таланта, – а в результате его прозу не любят даже те, кто воздает должное ее чуть-ли-не-гениальности.
Горенштейн был бесстрашен, а потому и безжалостен – и с человечеством, и с еврейством, и с самим собою. Рот, напротив, трусоват (в интеллектуальном плане) на всех трех уровнях – и поэтому лицемерен. То есть, нет, разумеется, он откровенен до эксгибиционизма – и в интимных деталях, и в личных страхах, – но до мандельштамовской последней прямоты он не доходит, на разрыв аорты не играет, – вот почему, наверное, и встречает восьмидесятилетие в превосходной физической форме. А что насчет формы творческой?

Я перевел несколько романов Рота – «Заговор против Америки», трилогию «Профессор желания» и сравнительно недавний (2007 года), но сильный и трогательный роман «Возмущение». Вот почему мне предложили – и я поначалу согласился – перевести и роман 2009 года «Смирение»…

Роман о 75-летнем знаменитом актере, внезапно словно бы разучившемся играть и мучительно свыкающемся со своей творческой импотенцией. 77-летний два с половиной года назад писатель несомненно вложил в этот образ собственные ощущения и сомнения – и, увы, добился полного единства формы и содержания. Ведь он тоже полностью разучился писать! Как его герой теперь только притворяется, будто играет Макбета или Просперо, а фактически всего-навсего отбывает номер на сцене, так и Филип Рот нынче только притворяется, будто пишет прозу, – а жизни в этой прозе ничуть не больше, чем в игре старика-актера...

И вот перевожу я эту тягомотину (Рот и в лучших вещах местами зануден, но все же не настолько) и думаю: а может, я тоже внезапно разучился переводить и всего-навсего притворяюсь переводчиком? Почему мне так скучно, так тяжело, так противно – точь-в-точь так же, как герою романа?

Просидел четыре часа, перевел треть листа, то есть заработал где-то 50 евро... И решил подарить их издательству «Амфора» вместе с добрым советом выкинуть из планов и сам роман! Издательство с благодарностью приняло и совет, и подарок.                 

ранее:

Надо ли дать Каспарову и Немцову по собственной телепередаче?
Система литературных премий трещит по швам
Может ли быть актуален роман Грэма Грина, написанный 46 лет назад
Беда Акунина в том, что у него закончились талантливые литературные «негры»
Чем в 2011 году отличилась отечественная литература
«Путин был заинтересован не то чтобы в честных, а в полуевропейских выборах»