Online812

                      Двухэтажный крольчатник с евроремонтом, предаться в котором истинно кроличьему занятию мешают два объективных обстоятельства: средний возраст писателей и писательниц и отсутствие в самом доме хоть самого завалящего питейного заведения. Писатели, конечно, выкручиваются: приносят с собой; писательницы, прихорошившись, следят за тем, чтоб мало водки не было, но тем не менее…

Писатели (среднего старшего и самого старшего возраста, то есть 70+; сам-то я в свои 65 там еще молод) ведут отчаянную, но совершенно безнадежную Бородинскую баталию, постепенно переходящую в Ватерлоо, с наглыми захватчиками из столичного Литфонда, да и с «пятой колонной» в собственных семидесятипятилетних (в среднем) рядах. Вместо багратионовских флешей тут плеши, вместо редутов – инфаркты, вместо батарей – геморрой; старая гвардия умирает, но не сдается. Председатель союза Валерий Попов даже внешне похож на фельдмаршала Кутузова – особенно с тех пор, как один из представителей «пятой колонны» пригрозил выбить ему бдительно стерегущий писательское имущество глаз. В роли шотландца Барклая – бакинец Илья Штемлер. В самой критической ситуации выносят на поле брани священную хоругвь с изображением девяностопятилетнего Даниила-Заточника... Но проигрывают – и проиграют. И Москву (виноват, не Москву, а Питер) сдадут. Всенепременно сдадут. Разве что напоследок вновь подпустят красного петуха.

Оно, конечно, в советское время писательскому сообществу перепадали лакомые кусочки. Пусть не самые лакомые, даже далеко не самые лакомые, но тем не менее. И ничего удивительного в том, что эти кусочки сейчас отбирают и разгрызают, а потом еще и обгладывают хищники покрупнее, посильнее, а главное, постоличнее. А питерские писатели… Ну что такое питерские писатели? Снявши голову, по волосам не плачут – и, потеряв престиж профессии, потеряв возможность литературной профессионализации, потеряв даже пенсионный стаж, но так и не обретя свободы творческого самовыражения (да и какая уж там свобода самовыражения, если издательскую политику диктует рынок), – стоит ли так расстраиваться из-за трехэтажной развалюхи в самом центре    самого дорогого курортного поселка на всем Карельском перешейке? Или из-за книжной лавки – вы что, книги покупаете, что ли? Когда, например, покупали в последний раз? То-то и оно... Ах вот как, вы их не покупаете – вы их пишете? Но с этим не в лавку, а в издательство, – а ведь свое издательство вы потеряли двадцать с лишним лет назад!

Возьмем ту же «Книжную лавку писателя», куда я начал заглядывать полвека назад и прекратил лет двадцать назад. А поскольку членом Союза писателей я стал ровно четверть века назад – 7 апреля 1987 г., – то на законных основаниях ходил туда – в пресловутую заднюю комнату, за которой скрывалась еще и самая задняя (уже просто чуланчик, именуемый «директорским шкафом»), – лет пять. В самой лавке – в открытом доступе – торговали теми же книгами что и, допустим, в Доме книги. В задней комнате на длинных столах лежал так называемый полудефицит. Члены СП полудефицитом, как правило, брезговали, а вот их племянницы и племянники, любимые ученицы или ученики, да и просто мелкие книжные жучки, всеми правдами и неправдами сюда проникавшие, покупали (а при случае, и скупали) вовсю. Книга, купленная на этих столах, стоила на черном рынке (то есть по соседству, в садике на Литейном) два-три номинала. Шубы не сошьешь, а на сто граммов коньяку и бутербродик с черной икоркой в опять-таки близлежащем «Сайгоне» хватало.

Члену Союза писателей полагался личный номер и персональный ящик под этим номером. В ящик ему складывали заранее заказанные по тематическим планам издательств книги. На каждую такую книгу была заведена каталожная карточка, которую члены СП исписывали своими номерами. Это был своего рода книжный рейтинг: скажем, если карточка «Итальянский детектив» была испещрена сотнями личных номеров, то на карточке «Избранное» Семена Ботвинника или, допустим, Анатолия Чепурова ни одной пометки не было вовсе. При том что тираж сборников председателя секции поэзии и самого председателя Союза писателей в разы превышал скромный десятитысячной знаменитой серии «Зарубежный детектив» (в которой с одинаковым энтузиазмом раскупали не только американский и западноевропейский, но и, например, какой-нибудь нигерийский).

Как вы наверняка догадались, пряников этих – условного «итальянского детектива» – никогда не хватало на всех, – и в самых остродефицитных случаях в дело вступала так называемая лавочная комиссия, определявшая, кому что давать, а кому не давать. Комиссия эта была сформирована из самих писателей – и это, по понятным соображениям, было самое хлебное и теплое место во всем СП: повар голоден не бывает. К тому же членов комиссии дополнительно стимулировала сверхдефицитом из директорского шкафа сама директриса. При всем при том, по моим многолетним наблюдениям, никак не менее половины дефицита и сверхдефицита, поступившего в «Лавку писателя», оседало потом на «черном рынке».

Первую дефицитную книгу я взял, едва получив писательский билет, в московской «Лавке  писателя», примечательной, в частности, тем, что мужчин (то есть писателей) там пускали в святая святых без очереди, тогда как женщины (писжены, писдочки и пислюбовницы) исправно отстаивали минут по сорок. Этой книгой были «Творения» Велимира Хлебникова. Последней – по решению питерской лавочной комиссии – мне предложили на выбор подписку на собрание сочинений Михаила Булгакова или Бориса Пастернака. Я выбрал второго и успел выкупить два тома, – а потом стало скучно.

Проводилась в лавке и культурная работа: в основном творческие вечера членов лавочной комиссии. Любил здесь представить свой новый сборник – тридцать пятый или тридцать седьмой по счету – не так давно ушедший из жизни поэт Илья Фоняков. Выступала тоже, если я не ошибаюсь, со стихами Галина Гампер. Перед 9 Мая ежегодно наливали по стопочке писателям-инвалидам и ветеранам ВОВ, позднее к ним присоединились блокадники и дети блокады.

В нашем городе сейчас три магазина интеллектуальной литературы – «Борхес», «Все свободны» и «Порядок слов», – причем каждый со своим «почерком» как в деле комплектации книг, так и в плане встреч писателей с читателями. Три магазина интеллектуальной литературы – на (увы) три с половиной читателя. И ни малейшего дефицита. И вот зачем нам при всем этом «Лавка писателя», которую у нас отбирают? Из-за названия? Или просто потому что жалко? Ну да, жалко. Так ведь и Герасиму было жалко Муму – а вот поди ж ты!

Бородинское сражение за лавку мы уже проиграли. Предстоит безрадостный совет в литературных Филях. Ну а дальше – эрсте Колонне марширт, цвайте Колонне марширт, – ну, «Войну-то и мир» вы все же читали. Да и «пожар способствовал ей много к украшенью» – точь-в-точь про нашу литературную жизнь.

Ну, а про Дом творчества в Комарове – про бывший Дом творчества в Комарове – я напишу как-нибудь в другой раз.                        

ранее:

Почему креативный класс не волнует афера с цифровым ТВ
«Просидел четыре часа, заработал где-то 50 евро...»
Надо ли дать Каспарову и Немцову по собственной телепередаче?
Система литературных премий трещит по швам
Может ли быть актуален роман Грэма Грина, написанный 46 лет назад
Беда Акунина в том, что у него закончились талантливые литературные «негры»