Online812

             Директор московского Института искусствознания Дмитрий Трубочкин высказался в «Российской газете»; статс-секретарь министерства Григорий Ивлиев ему незамедлительно возразил; а на следующий же день, 6 декабря, Общественный совет при министерстве принял некую резолюцию, статус которой обсуждается по сей день: закрыть подведомственные институты и создать на их основе единый центр со штатом в 100 человек. Гуманитарное Сколково, так сказать. В целях улучшения, повышения и вообще развития.

Если бы все перлы остроумия, что были высказаны в адрес министра Владимира Мединского за последние две недели, – в кулуарах, прессе и соцсетях, – перевести в валютно-денежный эквивалент, сумма, без сомнений, превысила бы скромную министерскую зарплату фигуранта. Безъязыкие доселе НИИ обнаружили недюжинную способность к колкостям, чиновники в ответ начали пробовать разные регистры показной вежливости.

Жанровый спектр развернулся во всю ширь: от пасквилей до петиций, от гневных телефонных звонков сверху («пресечь, решительно пресечь!», как говаривал еще барон Геккерн) до безбашенного прожектерства снизу, от искусных плетений подковерной лжи до бухгалтерских ревизий. Скажем, на боевой встрече с коллективом московского Института искусствознания министр помянул порядки госуправления культурой в сталинскую пору, порекомендовал порадоваться тому, насколько нынче все не так, но из-за шума в зале был вынужден пригрозить, что сейчас вот вообще уйдет отсюда, и все.

Одни видят корень зла в денежном вопросе – мол, без такой реформы не обеспечить выполнение предвыборных обещаний президента по соцобеспечению ученых: как повысить зарплату впятеро, не сократив впятеро кадровый состав?

Другие склонны считать происходящее искренним: ну не понимают люди, правда не понимают, что фундаментальная наука не обязана быть актуальной. И не должна, да и не в состоянии обеспечивать «предложения по совершенствованию государственной молодежной политики» и прочие пункты из официальных рекомендаций, что были спущены департаментом в подведомственные учреждения для составления новых годовых планов.

Третьи варьируют на разные лады слово «рейдерство»: институты расположены в лакомых особняках, а лакомок вокруг хватает. Об иных слухах и рассказывать-то можно не иначе, как в стиле Диогена Лаэртского: например, некоторые полагают, что Гергиев ходил по Зубовскому институту и облизывался, иные же считают это известие сомнительным.

Каковы бы ни были ближние, непосредственные причины нынешней свары (а проблема усугубляется тем, что все варианты друг другу не противоречат), расхождения тут, в первую очередь идеологического характера. Когда в речах министра Мединского встречаешь, например, что-нибудь вроде: «ученые, самостоятельно определяя сферу своих научных интересов, должны отвечать на запросы государства и общества», – то вроде сперва и хочется предложить перевернуть эту чудо-максиму, и указать, что это ученые формулируют запросы, на которые отвечают (медленно, тяжело, годами) государство и общество. А потом понимаешь: да это же не вызов, не начальственный окрик, это чуть ли не тактика компромисса.

Просто современные чиновники понимают её исключительно как совмещение несовместимых тезисов («самостоятельно» и «должны») внутри одной фразы. Когда министр продолжает: «Если ведомству необходимо подготовить госпрограмму «Развитие культуры», мы не сможем отчитаться за нее в правительстве исследованием творчества Мандельштама», – бессмысленно указывать, ни что лучшего вклада в развитие культуры не придумаешь, ни что вводное «если», кажущееся автору несомненным, на нечиновный взгляд смехотворно. Как писал Ницше, логикой болезнь глаз не опровергнешь.

…Выходя из дверей института на перекур, я неизменно вижу одну и ту же картину: люди разных возрастов и нарядов, праздно окидывая взором стены попутных зданий, натыкаются взглядом на доску у входа, где перечислены имена тех, кто здесь работал. И надолго застывают на месте. Институт, ровно сто лет назад основанный графом Зубовым, и вправду за прошедший век аккумулировал в себе такое количество творческой энергии, стал настолько самодостаточным и автономным организмом (замминистра культуры Ивлиев презрительно аттестует такие «башнями из слоновой кости»), что любые витиеватые соображения властей на этом фоне кажутся жалкими, и, надышавшись зубовским духом, воспринять их иначе нет никакой возможности.

Из этого, разумеется, не следует, что нынешняя угроза несущественна и что достойное вечности вечно. Слоновая кость — хрупкий материал; докурив, всходишь обратно на башню – и чувствуешь, как под ногой дрожат ступени. Зубовский институт существует в Петербурге и в России как артефакт; и чиновные решения по модной формуле «существенно обновить, сохранив лучшее» здесь не только неуместны, но и преступны: архив неотделим от коллектива, научная традиция – от архитектуры. Компромисс обернется расчлененкой.

Наверху ведь, кажется, и правда думают, что нынешняя активность министерства – запрос, предъявленный науке государством. Ничуть не бывало: это ответ государства на запрос, предъявленный наукой. И пока что этот ответ не натянуть на троечку.

Алексей ГУСЕВ, фото madan.org.il