Михаил Золотоносов написал книгу о том, как ленинградские писатели травили друг друга

16+

Михаил Золотоносов написал книгу о том, как ленинградские писатели травили друг друга

04/10/2013

Почему автор назвал Союз писателей «гадюшником» и зачем нам сегодня знать, в чем писатели обвиняли друг друга на собраниях, Михаил ЗОЛОТОНОСОВ рассказал «Городу 812».

- Почему именно «Гадюшник»?

-. Потому, что они все друг друга травили. Травили Бродского в 1964-м, в 49-м Кетлинскую, Гранина в 69-м; и еще массу народа.

- Это такая особенность писателей? Или сталевары тогда травили сталеваров, а музыканты музыкантов?

- И музыканты музыкантов. Вообще везде травили. Но писатели особо речисто травили, и с большим количеством аргументов. Если посмотреть другие творческие союзы, то там это все делалось так, будто они читают написанный за них текст. А у писателей каждый старался внести нечто свое. Доносили друг на друга, разоблачали идеологические грехи и делали это с особенным фанатизмом.

- А были писатели, которые во всем этом не участвовали?

- Талантливые старались не участвовать. Возможно же было вообще не вступать в партию. Не вступил в партию – не ходишь на партсобрания, на собраниях не выступаешь. Тебя в итоге плохо печатают.

- Ваша книга состоит из стенограмм и комментариев к ним. Без ваших комментариев читателям не разобраться?

- Моих комментариев там две части из трех. Одна треть – это стенограммы. Эти стенограммы демонстрируют писателей временами как изуверов, временами как идиотов. Но все-таки это писатели, а не какое-то там партсобрание на «Электросиле», то есть там огромный материал в подтексте. И вот, собственно, эти подтексты в комментариях и расшифровываются. В целом книга состоит из пяти материалов, посвященных разным событиям. Первый материал, например, посвящен тому, как в 1964 году на партсобрании в Ленинградском отделении Союза писателей рассматривалось персональное дело Григория Мирошниченко. Это дело интересно тем, что это был первый и последний раз, когда вслух на партсобрании Вера Кетлинская заявила, что Мирошниченко был тем главным гадом, который в 37-м году всех сажал. Я стал изучать его биографию, и оказалось, что это действительно так: он возглавлял с 36-го по 38-й год парторганизацию Ленинградского отделения Союза советских писателей и приложил руку к тому, чтобы посадить человек 30 – 40 как минимум.

- То есть вам сначала попала в руки стенограмма 64-го года, а потом вы решили пойти дальше?

- Именно так. В чем парадокс дела Мирошниченко – в 1964 году его исключили из партии за то, что он сдавал свою дачу. А то, что он в 37-м году посадил 40 человек, это не считалось в 1964-м преступлением. Осуждалось это только Кетлинской и еще двумя- тремя писателями. И Кетлинская сказала об этом вслух, с трибуны.

Потом я выяснил, что впервые столкновение Мирошниченко с Кетлинской произошло в 37-м году, когда партком во главе с Мирошниченко исключил из партии Кетлинскую. А потом в 1949-м, когда посадили ее мужа Александра Зонина. И одновременно ее еще трепали за то, что папа у нее был царский адмирал, начальник Мурманского укрепрайона (его убили, видимо, то ли английские интервенты, то ли те, кто им помогал). И вот Кетлинскую обвиняли в том, что у нее папа был адмирал, и эта вина за ней тянулась с 37-го года до начала 70-х. Ее еще в 1972 году пытались в этом обвинить, но уже под общий смех.

- А Мирошниченко был хорошим писателем?

- Нет. Это прозаик. Он прославился детской повестью «Юнармия», а потом писал роман «Азов», про азовских казаков. Такой стандартный советский писатель. Хотя повесть «Юнармия» как этнографический материал любопытна.

- Но ее восстановили в партии, несмотря на папу-адмирала?

- Восстановили в партии еще в 1938 году. Она была очень такая пробивная тетя. И, кстати, сексуально очень активная. Она была связана с некоторыми партработниками, пострадавшими во время «Ленинградского дела». И за эту связь ее тоже обвиняли в 1949 году. И еще вспоминали, что в 1926 году она голосовала в составе Выборгского райкома ВЛКСМ за резолюцию в поддержку Зиновьева. И вот я углубился во все это. И оказалось, что и в 1949-м, и в 1964-м действовали одни и те же персонажи. То есть просто как у Айтматова: дольше века длится день.

- А сколько вообще писателей было в Ленинграде?

- Порядка 300.

- Сколько из них членов партии?

- Около 70. В партию далеко не все писатели стремились. И среди партийных были разные люди – кто-то вступил на фронте, как Александр Володин. Другие это делали ради карьеры вполне осознанно и соответственно себя вели.

- Кого еще кроме Кетлинской травили?

- В 1956 году, после ХХ съезда, писательская организация травила Ольгу Берггольц за то, что та упорно требовала, чтобы отменили ждановские постановления по журналам «Звезда» и «Ленинград» 1946 года (но постановления отменили только в перестройку). И вот 1956 год, Хрущев уже выступил с докладом о культе личности, а поэт Прокофьев все еще заявляет: «мы не дадим трогать эти постановления. Это основополагающие идеологические документы».

- На тот момент Берггольц была знаменитой поэтессой?

- Абсолютно. Она была вне досягаемости. Прекрасно понимала, что с ней никто ничего никогда уже не сделает. Тем более что сажать и в целом перестали. Ее не решились даже из партии исключить, хотя были такие предложения с мест.

- Значит, Берггольц вела себя прилично?

- Очень. Она у меня в книге единственная положительная героиня.

- От писателей чего она хотела – чтобы ее поддержали?

- Нет. Она не была идиоткой и не надеялась на такое. Она просто это повторяла на каждом собрании. В 1956 году у многих развязались языки. Например, с аналогичным выступлением в Москве Симонов проявил себя. Правда, он потом каялся. Берггольц формально тоже покаялась, но исключительно в том, что она в присутствии беспартийных сказала, что нужно отменить постановление ЦК.

- Нельзя было этого говорить при беспартийных?

- Нельзя. А на партсобрании можно – потому что коммунист должен говорить все, что у него наболело на душе. И вот, пытаясь ее как-то поддержать, Гранин сказал: «А где же еще выступать коммунисту. Вот она у нас на партсобрании и выступила».

- Берггольц как на нападки коллег реагировала?

- Берггольц в это время, с одной стороны, спасается, а с другой – губит себя пьянством. И есть ее фраза, замечательная: когда спросят, чем занималась Берггольц в начале 50-х годов, скажут – она пила. И многие захотят поменяться со мной биографией. И вот это «пила» продолжалось и в 56-м, и позже. Она уже была не в состоянии остановиться. Ее периодически лечили в Свердловке. Но при этом, надо сказать, в 1956 году у нее была подборка стихов в «Новом мире», в этом номере был и знаменитый рассказ Гранина «Собственное мнение», и начало публикации романа Дудинцева «Не хлебом единым». То есть она хоть и пила запоем, но стихи были потрясающими. Ахматовой они даже понравились. Хотя в целом советскую поэтессу Берггольц Ахматова недолюбливала.

- История с Пастернаком наших писателей не обошла.

- Этому посвящен третий материал книги – это 1958 год. По команде Суслова по всей стране прошли собрания, где нужно было высказаться по Пастернаку. И Ленинградская писательская организация тоже высказалась. Было двухдневное общее собрание. В первый день председателем был Даниил Гранин. Он вообще не выступал. И даже прогрессисты, люди либеральных убеждений, вроде Эткинда и Адмони, в поддержку Пастернака не выступили

- А в Москве выступили?

- И в Москве тоже никто не выступил. Причем там были свои удивления. Выступили против Пастернака люди, от которых этого не ожидали, например, Борис Слуцкий. Общая схема нападок на Пастернака была для писателей логически оправданной – дело в том, что большинство осталось недовольно тем, что в 37-м году Пастернака не укокошили, как Мандельштама. Он не подписал письмо в поддержку уничтожения военачальников и вообще вел себя очень вольно. Кроме того, ему подпортило биографию то, что на Первом съезде Союза писателей в 1934 году его похвалил Бухарин и противопоставил агитационной поэзии Маяковского сложную, метафорическую поэзию Пастернака. Ну, естественно, все ожидали, что в итоге Сталин его уничтожит. Однако отец народов его не уничтожил. Известна фраза Сталина: не трогайте этого небожителя. И Пастернак благополучно просуществовал все это время. Какое-то стихотворение про Сталина попытался написать, но не более того. А тут, в 58-м году, в связи с Нобелевской премией под шумок все решили: сейчас мы поднажмем, объявим его по старой памяти врагом народа, изменником Родины, и Хрущев лишит его гражданства.

- Это писатели предлагали?

- Да. Сергей Михалков предлагал. Еще несколько человек. Казалось бы, выслать Пастернака за границу, где у него жила сестра, это все равно что бросить щуку в море. Но Пастернак страшно испугался, отказался от Нобелевской премии, только чтобы его не высылали. Он боялся больше всего, что его разлучат с его последней любовью, Ольгой Ивинской. Но мое-то исследование посвящено не Пастернаку, а той реакционной массе совписов, которые его сладострастно травили.

- Дела Бродского вы в какой-то мере в книге касаетесь?

- Конечно. Формально это комментарий к эпиграмме Александра Прокофьева на Даниила Гранина «Премудрый карасик», в связи с поведением Гранина по делу Бродского. Прокофьев – знаменитый поэт, интересно начинал в 1920-е. Потом, естественно, исписался и стал таким советским вельможей и возглавлял Союз писателей до января 65-го года, когда его сняли. И назначили Михаила Дудина. Такой жуир, который всегда слегка подшофе, ходит там что-то себе напевает под нос, на все ему наплевать. Но с правильной биографией, участник войны. К моменту написания эпиграммы Дудин по состоянию здоровья ушел и первым секретарем стал Гранин. Еврей по национальности, явно несталинистских убеждений. Все это было крайне необычно, но соответствовало менявшейся стилистике времени.

Прокофьев, естественно, затаил обиду и написал эпиграмму, она была в «Известиях» опубликована. Где в подтексте обвинял Гранина в некорректном поведении. Только до меня никто не знал, что эпиграмма намекала на поведение Гранина во время дела Бродского. И вот анализ стенограмм собраний 1964 года показывает, в чем собственно заключалась эта некорректность Гранина.

- И в чем же была нехорошесть поведения Гранина?

- Гранин в 1963 году возглавлял в Союзе писателей комиссию по работе с молодыми авторами. Надо сказать, что в Ленинградской организации существовала стойкая идиосинкразия ко всякой несоюзной молодежи. Принимали в союз только проверенных, которые лишнего слова не скажут. И тут, в 1963 году их заставляют заниматься молодым поэтом Бродским. Писатели объясняют, что заниматься его делом им не с руки: Бродский – не член союза, мы-то тут при чем? Нет, говорят в обкоме-горкоме, раз он называет себя поэтом, то вы должны заняться. Ну, мало ли, писатели говорят, кто называет себя поэтом, он не поэт, а дерьмо. Но обком был неумолим. В результате в Союз писателей приходит письмо от прокурора Дзержинского района с предложением организовать над Бродским товарищеский суд.

- Писатели вообще знали, кто такой Бродский?

- Гранин, например, с Бродским уже сталкивался, он получил за него выговор по партийной линии, потому что в 62-м или в 63-м году было коллективное выступление талантливой молодежи в ДК Горького, и Бродский прочел не те стихи, про которые с ним договаривались. Гранину, как человеку, возглавлявшему работу с молодыми, вынесли выговор.

И вот писателям опять суют Бродского. Они его не читали, его поэзия им абсолютно чужда, они в принципе не хотят ни в чем разбираться. И они отказываются проводить товарищеский суд (а это такое трали-вали, пожурят и отпустят) и предлагают прокурору завести на Бродского настоящее уголовное дело. Есть решение секретариата правления, подписанное всеми секретарями, в том числе и Граниным, о том, что никаких товарищеских судов не будет, потому что Бродский – не член нашего коллектива.

После этого готовится суд, он состоялся весной 1964 года. Ко второму заседанию суда Союз писателей готовит о Бродском справку. Комиссию по работе с молодыми авторами возглавляет Гранин, и формально он эту справку должен если не писать, то, по крайней мере, проконтролировать, что там написано. Но Гранин самоустраняется. Исчезает. Его вообще не найти в течение двух недель. Справку готовит Евгений Воеводин, секретарь этой комиссии. Справка написана в лучших ждановских традициях. Она у меня в книге приводится целиком.

Гранина не было ни на суде, где Бродского приговорили к пяти годам ссылки, ни на следующий день после суда в Театре Комиссаржевской на премьере «Иду на грозу». Он просто исчез.

- И тогда на это поведение Гранина кто-нибудь обратил внимание?

- После суда началось разбирательство. Есть фраза Ахматовой, что теперь о Гранине будут судить не потому, что он написал книги, а потому, что он погубил Бродского. Поскольку стало известно, что, входя в секретариат правления, Гранин тоже солидализировался с теми, кто хотел осудить молодого поэта Бродского. Либеральной общественностью обсуждалась такая коллизия: вот молодой, талантливый, с проблесками гениальности поэт Бродский и вот прогрессист Гранин, а его прогрессистость была известна, во-первых, по рассказу 1956 года «Собственное мнение» и по роману «Иду на грозу» То есть Гранин считался опорой либерализма в Союзе писателей. И вдруг он выступает таким образом.

- Каким собственно таким?

- Он вместе со всеми поднял руку за то, чтобы Бродский был предан районному суду.

- Но он не выступал с публичными заявлениями: «Посадите Бродского»?

- Нет. Но он и не выступил «против». Голосование закончилось со счетом 19:0. Это либеральную общественность тогда возмутило. Одно дело, когда так голосуют члены парткома с 37-го года. И другое – когда так голосует либерал Гранин.

- А что именно от Гранина хотела либеральная общественность?

- Чтобы он хотя бы имел особое мнение, чтобы на другой день после заседания публично выступил бы, возмутился.

- И на суд по делу Бродского Гранин не пришел?

- На суде выступил Воеводин Евгений, сын писателя Всеволода Воеводина, с жуткой справкой от имени комиссии, которую возглавлял Гранин. В этой справке Бродского называли не поэтом, а графоманом. Потом, уже после суда, Гранин, желая спасти свою репутацию, на собрании Союза писателей заявил, что комиссия этого не подписывала, и он не согласен.

- Молодец!

- Но одновременно, в том же выступлении он говорит, что: если бы эту справку составило правление, секретариат правления, членом которого он является, то он бы это подписал двумя руками.

- Это какая-то казуистика словесная.

- Казуистика! Ему все сказали: вы утверждаете две прямо противоположные вещи. С одной стороны, изображаете, что к этой справке не имеете отношения; с другой стороны, солидарны с ее содержанием. Так вы все-таки с кем? Но в конечном счете Гранину помогли либералы, которые решили сделать вид, что Гранин так и остался порядочным человеком.

- Из вашего рассказа об этой истории, мне кажется, примерно это и следует. Что собственно сделал Гранин – один раз поучаствовал в голосовании, где его голос не имел никакого значения.

- Не только. Гранин должен был быть на суде вместо Евгения Воеводина и огласить ту справку, которую реально утвердила бы комиссия по работе с молодыми авторами. Между тем, как показали на суде Адмони, Грудинина и Эткинд, Гранин активно сопротивлялся тому, чтобы собрать заседание комиссии и выработать коллективную позицию по поэту Бродскому. И Гранин открыл таким образом дорогу Воеводину.

- То есть Гранин сознательно устранился от участия в процессе над Бродским. А почему?

- Почему? Потому что ему светила Ленинская премия. Его роман «Иду на грозу» был выдвинут на Ленинскую премию. Присуждение должно было состояться в апреле 1964-го, а суд проходил в марте. Сначала основным претендентом на премию был Солженицын с «Одним днем Ивана Денисовича». Но потом Солженицына разлюбил Хрущев, и Ленинскую премию любой мог получить. Поэтому надо было вести себя как зайка. Гранин так и вел себя.

- Но премию дали другому.

- Ее получил Олесь Гончар за роман «Тронка».

- А что было бы, если бы Гранин смело выступил в защиту Бродского?

- Это уже не 37-й год, а 64-й. В тюрьму не сажали. Он не получил бы Ленинскую премию, которую он и так не получил. Не переиздали бы в 5-й, 6-й, 7-й раз «Иду на грозу», и он бы не поехал в какую-нибудь круизную поездку вокруг Европы на пароходе.

- Гранин просто осторожный человек.

- Вы считаете, что эта осторожность – это нормально. Моя позиция заключается в том, что это – подлость.

- По-моему, вы за что-то сильно не любите Гранина.

- Я просто рассказываю, как человек трепыхался в рамках той железной системы.

- В дальнейшем к Гранину у вас нет претензий?

- Последний материал этой книги посвящен тому, как Гранин участвовал в 1969 году в исключении Солженицына из Союза писателей. Солженицына уже исключила Рязанская писательская организация, где он состоял. А секретариат правления Союза писателей РСФСР, членом которого был Гранин, должен был это исключение утвердить. Тут Гранин, как я считаю, проявил себя героически. Он воздержался. То есть поначалу воздержалось трое: он, Барто и Таурин. Ну потом те проголосовали «за» исключение, а Гранин до конца воздерживался от голосования, требуя, что нужно вызвать из Рязани Солженицына и заслушать его.

- Достойная для того времени позиция. За это воздержание Гранина осудили?

- Гранин вернулся в Ленинград. Его повезли в Смольный к Толстикову Василию Сергеевичу, первому секретарю Ленинградского обкома КПСС. Толстиков на него наорал, очевидно, матом, и Гранин после праздников приехал в Москву и проголосовал «за» утверждение исключения Солженицына из Союза писателей. А потом было партсобрание Союза писателей, где на Гранина нападали: Какое он имел право не проголосовать сразу «за»! Что ему там было непонятно? Гранина защищала секретарь обкома по идеологии Круглова. Она сказала: «Да, он совершил ошибку, но он ее исправил». То есть в обкоме Гранин пользовался поддержкой. Эта история, в общем, о том, как Гранин пытался сделать поступок, отличавшийся от нормы.

Я не судья ни Гранину, ни кому-либо. Я привожу тексты стенограмм и комментирую кто, что, когда сказал и сделал. Если с делом Бродского поведение Гранина совершенно определенное, то здесь он не сделал плохого Солженицину, а себе немножко сделал плохо. Чтобы поддержать репутацию либерала.

- Что вообще я, как читатель, должен вынести из вашей книги? Что если людей поставить в неблагородные условия, они будут вести себя неблагородным образом?

- Я книгой утверждаю, что гораздо точнее и правильнее историю советской литературы изучать по писательским собраниям. Вот, скажем, у нас считается, что автор «Дракона» Шварц был в опале. Но из стенограмм несколько другое следует. Представьте себе: собрание 1949 года, на нем автор «Дракона» зачитывает длинное приветствие писателей товарищу Сталину. Если бы Шварц был в опале, разве бы дали ему зачитывать приветствие Сталину? То есть эти стенограммы и протоколы, они добавляют огромное количество новых фактов, меняют репутации, уточняют, кто чем занимался. Это, собственно, и есть история литературы.

Сергей БАЛУЕВ