Online812

          Они не то чтобы хуже – им просто все равно. Оставшихся у экранов много, десятки миллионов, и всегда будет много, на прокорм с лихвой хватит. И что для них так уж стараться? Непрактично. Нерасчетливо. А вот поди ж ты: на Первом и британский «Шерлок» под Новый год, и старательная собственная «Оттепель», и большая линейка сериалов в годовом плане, где сплошь звезды (в том числе первой величины, в том числе подлинные)…

Так ли заботлив Константин Эрнст себе в убыток, так ли печется о верных ему, коих, по слову классика, вроде бы положено всего-то «резать или стричь»? Или же тут купеческая амбициозность, согласно которой все на Первом должно быть наипервейшего качества? Или же есть черта, которую былой биолог-синефил, двадцать лет назад бывший культовым автором моднейшего «Матадора» и упоенно вещавший о Фассбиндере да Годаре, так и не может перейти, даже став всемогущим, великим и ужасным?

Да полно, ведает ли у этого человека правая рука, в которой свой Хабенский да покупной Камбербэтч, о том, что творит левая, которая выпестовала высящихся над горизонтом коллективного бессознательного малаховых-кургинянов? Или же тут расчет столь тонкий и столь внутренний, что в него и вдумываться-то без толку?

Всё так – понемногу. И снисходительная опекунская щедрость тут, пожалуй, в наличии, и  амбиция быть первым, и синефильство в крови так и не перебродило – тому подтверждением хотя бы трехлетней давности «Чужая», втихомолку поставленная под прикрытием случайного дебютанта самим Эрнстом: реквием по грязному, дикому, отмороженному, жестокому миру его молодости, который сменился иным – чистым, четким, позитивным миром больших карьер. Но в нынешнюю эпоху невиданного мирового подъема телепроизводства (а Эрнст, вопреки очевидности, мыслит мировыми масштабами, федеральные ему скучны) сериальный сегмент – не «одно из» направлений деятельности любого уважающего себя телепродюсера, а – основное.

В случае Эрнста – похоже, единственное, всерьез его интересующее. Всё прочее – новости, ток-шоу и т.д. – правила, по которым он не может не играть, да и смысла в их перемене не видит: шелуха, текучка, обречено забвению. Сериалы – дело другое. Тут длительность драматургии, на протяжении которой можно много чего сказать, и актерская игра, где подтексты и фотогения, и изображение, которое при правильном подборе светофильтров и хорошем монтаже способно создать убедительный образ эпохи, – и всё это неподвластно никакой цензуре и никаким официальным веяниям, ибо ни один чиновник не сформулирует светофильтры «Оттепели» или подтексты ролей Хабенского (хотя бы по незнанию формулы «сдача и гибель интеллигента»).

Речь не о крамоле, не о пресловутом эзоповом языке – эти игры умный взрослый барин Эрнст оставляет тем, на ком ответственности поменьше. Речь не о том, чтобы, улучив себе территорию свободы, очертя голову кинуться немедля что-нибудь воспевать, провозглашать и исповедовать. Речь о том, чтобы эта территория просто была. Чтобы при всех обязанностях и повинностях, при всей режимности предприятия «Первый канал», при всем давлении сверху и положенном по должности давлении вниз – существовала площадка, где ты неподконтролен графикам и инструкциям, ибо к кинопроизводству, даже когда оно сериальное и на каннский конкурс не претендующее, инструкции не приложимы. Здесь не поймаешь за руку, не ткнешь в неугодный оборот – историей накоплено столько умелых лазеек и уловок – от передачи подлинных мыслей отрицательным персонажам (с их непременным разоблачением в неважные последние три минуты) до лукавых монтажных сопоставлений, – что и менее опытному синефилу, чем Константин Эрнст, достаточно будет при случае не то что пожать плечами – просто повести. И всё, неуязвим.

Свобода для людей этого калибра – не то, чем непременно надо пользоваться. Это лишь то, чем необходимо дышать.

Ни в уме, ни в цинизме, ни в сноровке, ни во властности Константина Эрнста ничего не поймешь, сколько ни подбирай исторических аналогий или психологических моделей, пока не набредешь на единственно точную: генпродюсер Первого канала, по сути своей, Вальсингам. Председатель на пиру во время чумы, знающий толк в одном лишь упоении мрачной бездны на краю и вдохновенных одах охватившей страну эпидемии.

Отчего, вопрошают иные, столь умный, всерьез говоря, человек не просто удерживает свою гибельную для репутации должность, но и немало ею доволен и отдается делу сполна? Господа, ну Пушкин же. Он здесь удержан сознаньем беззаконья своего, и новостью сих бешеных веселий, и благодатным ядом этой чаши.

Не самый простой ответ, наверное – как и любой, за которым надо идти к Пушкину, – зато неопровержимый. А главное, при ближайшем рассмотрении – вполне традиционный. Право, каких нам еще духовных скреп, кроме чумных пиров.              

ранее:

«Фильм «Трудно быть богом» обречен на изобильную критику и скепсис»
Почему фильм «Телекинез» испортили подробности
Какие права нарушил фильм «Околофутбола» – человека или зрителя
«Трудно быть богом» – это Герман не про себя, ему бы было нетрудно»
«Сергей Лозница – один из самых вежливых людей, которых я встречал. Такие в дискуссии с дураками не вступают»