Online812

          – В отличие от Раскольникова, вашей звездной роли, князь Юсупов явно избежал  всяких мук совести.
– Вы знаете, перед тем как согласиться на эту очень непростую роль, я спросил благословения у батюшки… Что интересно: по мужской линии Феликс единственный из всего рода Юсуповых прожил долгую жизнь – все его братья не доживали и до 50. Есть что-то в этом фатальное. А Феликс как будто должен был искупить содеянное. Жизнь у него была тяжелая, кем он только не был, начиная от таксиста и заканчивая содержателем маленького кабачка, но все же он жил в свободной стране…  Михаил Шемякин, который лично знал Феликса Юсупова в последние годы его жизни, рассказал мне, что больше всего ему запомнились руки князя – они были очень ухоженными, и казалось, жили какой-то отдельной жизнью. Честно говоря, на съемках я с этим делом слегка переборщил, и режиссер Андрей Малюков кричал мне: «Володя! У нас не сурдоперевод!»

– Знаю, что Ирина, дочь великого князя, выходила замуж за Феликса Юсупова в фате, которая принадлежала казненной Марии-Антуанетте. По-моему, это ужасно!
– Да уж. Кстати, летом в Эрмитаже была выставка костюмов, Михаил Борисович Пиотровский пообещал, что еще 300 лет их не будут вытаскивать на свет божий, и я, конечно, побежал смотреть. Там я понял одну вещь: дворяне, вплоть до императорской семьи, одевались очень скромно, даже аскетично, и только на балах, маскарадах позволяли себе великолепие. Но зато платье слуг! Значит, свой статус, свое финансовое благополучие демонстрировалось вот так, опосредованно. Сегодня мы в кафе садимся и тут же вываливаем золотые карточки, телефоны, посматриваем на часы, обращая на них внимание всех остальных, а тогда ливреи…

– А как вы сами относитесь к Распутину?
– Как к богом поцелованному человеку. Потому что он явно обладал какими-то, невидимыми простым людям знаниями и невероятной энергетической силой. И думаю, правда о том, что произошло в ночь убийства старца, если и станет известна, то только когда нас уже не будет. Так что приходится довольствоваться легендами. Вообще, эта работа для меня знаковая, потому что я уже давно не делал ничего такого серьезного, вдумчивого, с разбором причинно-следственных связей.

– А вы в юности интересовались нашей историей?
– Меня больше притягивала история Франции – сказалось увлечение Дюма. К сожалению, как я сейчас это понимаю. Но с другой стороны, когда мне было лет 12, появились книги, начиная с воспоминаний Евгении Гинзбург и заканчивая повестью «Ночевала тучка золотая». И это меня волновало больше именно потому, что оно касалось моих близких. Но когда я пытался более подробно расспросить прабабушку о том, что же происходило в 30-х годах, она замыкалась в себе – в ней была жива память о том животном страхе, в котором она жила.

– Вы фаталист?
– Когда-то я был уверен, что все зависит только от меня. Сейчас склонен верить: что будет, то будет.

– Фаталистом был и еще один ваш исторический персонаж – Николай Гумилев.
– Он хотел быть героем и погиб красиво.

– Как заметил по поводу его смерти один поэт, близкий к чекистским кругам, «пустое молодечество», хотя оно и «произвело впечатление даже на ребят из особого отдела», т.е. на расстрельную команду.
– Николай Степанович всегда думал о том, чтобы эффектно выглядеть, – этого у него не отнимешь. Кстати, моя прабабушка Нина Яковлевна рассказывала, что ей довелось встретиться с Гумилевым, когда она ходила на курсы поэзии. И он произвел на нее неприятное впечатление – приходил в оленьей дохе, пытаясь поразить всех одним своим появлением. Прабабушке казалось дурным тоном так привлекать к себе внимание. Причем Гумилев не был красавцем – его лицо было изуродовано в детстве, когда пьяная нянька уронила мальчика на осколки бутылок… Но все же Гумилев был большим художником, а с помощью эпатирующего высокомерия, как мне кажется, он защищался от внешнего мира.

– А как вы защищаетесь от внешнего мира?
– Ухожу в одиночество. Кто знает, может быть, когда мне будет 95 лет, я с нетерпением буду ждать, когда же раздастся телефонный звонок и кто-то поинтересуется, жив ли я вообще. Но сейчас мне хорошо одному, когда я могу отдаться целиком чтению. Только одно меня мучает – мысль, как много книг я не успею  прочесть.

– Я встречала людей, которые принципиально ничего не перечитывают…
– Я редко, но все же возвращаюсь к уже прочитанному. Этим летом снова взялся за Лескова и понял вдруг, что он мог бы быть гораздо мощнее в свое время, чем Достоевский.

– В жизни что вам кажется важнее – рацио или чувства?
– Увы, мука всей моей жизни в том и заключается, что я совершенно не умею отключать мозг. В профессии мне это особенно мешает. Да и в жизни иногда хочется отдаться на волю эмоциям, когда летишь тысячи километров только чтобы на 15 секунд увидеть человека, а потом снова сесть в самолет и вернуться обратно… Но с другой стороны, ты должен успеть забрать ребенка из детского сада, выполнить вовремя работу, никого не подвести...

Слишком легко жить безо всяких обязательств по отношению друг к другу. У меня такое ощущение, что сегодня именно так и живут, по принципу «никто никому ничего не должен». Ни родители детям, ни дети родителям. Главное, чтобы было легко. У Евгения Шварца в «Драконе» есть замечательная реплика: «Что бы ни случилось, у нас праздники, праздники…» Вот это раздражает ужасно – фальшивые праздники, существование без обязательств. И еще страдания «как раньше было хорошо» и «как сегодня непонятно». Но даже если этот сегодняшний день не приносит большой радости, он – сегодняшний.