Online812

         – Что историки  знают о крещении князя Владимира в Корсуни?
– Мы знаем, что летописные тексты об этом были созданы не менее чем через 100 лет после описываемых событий. Говорить о достоверности обстоятельств, записанных летописцем, не приходится. И конечно, в этой связи считать, что человек по имени Владимир, отцом которого был Святослав, в какой-то день приехал в Корсунь (нынешний Херсонес) и принял там крещение – это очень смелое утверждение.

Дьякон Андрей Кураев на днях написал, что заявление президента – это была «экскурсия перед колхозниками». Я бы снял остроту высказывания, потому что колхозником таким образом можно назвать любого человека, который не искушен в истории, – а никто не обязан быть в ней искушен. Нужно понимать, что в речи Владимира Путина были упрощения. Но, с другой стороны, он же не историк, он обыватель. И выступал для обывателей. Так что я здесь не вижу никакого криминала – школьный учитель запросто может так же рассказать это своим ученикам. По большому счету, остроумное ответное высказывание Карла Бильдта* (с которым я солидаризуюсь) – это тоже сильное упрощение (ну нельзя князя Владимира вот так прямо запросто назвать «князем-викингом»).

– А какие вообще сейчас исторические концепции по поводу крещения Руси?
– Как именно это произошло – непостижимо. Хотя интересно, что около 1000 года многие центрально- и североевропейские страны принимают крещение. Для Руси это происходит на рубеже X–XI веков. Впрочем, есть еще и вторая дата крещения Руси – 860 год, связанная с гомилией константинопольского патриарха Фотия, описывающего крещение Руси под стенами Константинополя.

Понятно, что некие события привели к тому, что Русь приняла христианство – примерно одновременно с Польшей, Венгрией и скандинавскими странами. Важно, что в ситуации крещения Руси не было противостояния Руси и Запада. В Киеве и, возможно, в других городах были миссионеры и с юга и с запада – и мы можем только предполагать, почему в итоге был выбран византийский путь.

– То есть то, как Владимир выбирал из предложенных ему религий, – это лишь официальная легенда?
– Очень точно – это официальная легенда. Это единственный способ, которым произошедшее могло быть описано в конце XI века, но здесь не нужно искать реальности. То, как это на самом деле происходило, мы, наверное, никогда не узнаем.

– Процесс крещения Руси был безболезненным?
– Все, что мы об этом знаем, опирается на письменные источники и значительное количество археологических данных. Они показывают, что принципиальная, резкая смена погребального обряда и появление предметов личного благочестия заняли несколько десятилетий. Это было связано с некоторой борьбой – есть зафиксированные факты уничтожения дохристианских погребальных сооружений. Согласно летописному рассказу, эта борьба затянулась на несколько десятилетий, и, как я понимаю, в течение трех поколений большинство людей стали считать себя христианами. Итак, несомненно, что собственно древнерусская христианская культура была создана в XI веке. Она возникла как провинциальная византийская христианская культура, получив много ее черт, и дальше уже развивалась в той или иной степени самостоятельно.

– Насколько было велико культурное влияния Константинополя на Русь?
– Об этом можно говорить довольно уверенно. Прежде всего, было достаточно большое количество агентов – можно сказать, что и миссионеров. Византия создала некий sustainable institute (устойчивый институт) – сеть епархий. Она была создана византийским монашеством. И создана достаточно быстро. Это была прямая реализация решений Никейского собора о том, что конфессиональные территории должны совпадать с реально существующим светским территориальным делением.

– А как это соотносится с провокативной идеей о том, что русское государство выросло вокруг пути «из варяг в греки», т.е. обеспечивало перевалку транзитных грузов?
– Это совсем не провокативная идея, она, скорее, мейнстрим. Но здесь нет противоречий – я ведь говорю не о русской государственности, а об инфраструктуре, которая создавалась на территории Руси под явным греческим влиянием и оказалась крайне устойчивой. Это действительно здорово – в нашей жизни не так уж много по-настоящему устойчивых вещей.

– А когда произошел разрыв с Западом?
– Формально существует точка разрыва – 1054 год, разрыв Константинопольского патриархата с Римским папой. Но эта точка достаточно условная. Думаю, до рубежа XII–XIII веков об этом, во-первых, мало кто знал, во-вторых, это не было окончательным культурным разрывом. О полноценном разрыве говорят, начиная с XIII столетия – со времен 4-го крестового похода, когда был взят Константинополь. Но опять же – личное знакомство с европейской культурой никуда не исчезло и было характерно для многих представителей русской элиты и в середине XIII века.
Нельзя сказать, что произошел тотальный разрыв православия с Западом и началось резкое неприятие. Были и радикальные ксенофобы, не любившие Запад, а были и те, кто относился к нему вполне спокойно.

– В Петербург скоро приедет выставка «Рюриковичи», которая уже вызвала много критики. Центральной фигурой там стал Сергий Радонежский, а, скажем, Василий Шуйский из Рюриковичей исключен.
– Люди, с которыми имел дело Сергий Радонежский, редко думали о том, что они Рюриковичи. Как только московских князей не называли – Даниловичи, Калитичи. Поиск корней и идентичности в доме потомков Калиты – это примета рубежа XV–XVI веков, то есть уже почти спустя 100 лет после Сергия Радонежского. Именно тогда у Московского княжества возникает проблема легитимизации и борьбы за киевское наследство. А род Василия Шуйского – параллельно и рядом с домом Калиты. Как писал Глеб Владимирович Абрамович, Шуйские – «русские принцы крови», наподобие французских Гизов.

– На этой выставке немало места уделено противостоянию Московского княжества, Галицкой Руси и Великого княжества Литовского, т.е. России и Запада.
– Я вообще не считаю, что такие противопоставления и обобщения могут нам что-то объяснить. Галицкая Русь – это в значительной степени фантом. Никакого Галицкого-Волынского королевства как целостной политической единицы не было. Образы Романа Мстиславича и сменившего его Даниила Галицкого – это, скорее, мечты об альтернативном варианте развития Руси: для кого-то приятные, для кого-то отвратительные.

Противостояние Москвы и Литвы часто объясняется вертикализацией Московского княжества, скопированной с Византии, и аморфностью, демократичностью Великого княжества Литовского. Это выглядит хорошо как концепция, но современные исследования показывают, что движение из Литвы в Москву было очень сильным, Москва была очень притягательна для литовских элит. Возможно, формировавшаяся тогда московская модель была удобна для западнорусских элит.

– Создатели  выставки во многом использовали идеи Льва Гумилева – особенно в части союза Орды и Руси.
– Несмотря на величие фигуры Гумилева, а также еще большее величие его родителей, историк-то он был непрофессиональный. «Замалчивание» его концепций было связано не только с «проклятой советской властью», а с тем, что он был маргиналом – высокообразованным, культурным, но, все же маргиналом. Я вовсе не сторонник запрещения каких-то работ, я лишь за то, чтобы было ясно, что его труды – это высококачественная, художественная фолк-хистори.

– Еще нам представляют Александра Невского как человека, который сделал выбор между Западом и Востоком в пользу Востока.
– В XIII веке вопрос выбора между Русью и Западом, между Западом и Ордой в принципе не стоял. А вот потребность истеблишмента в положительном мифологическом герое, легендарном предке – никто не отменял. Многовековая идеализация Александра Невского – результат такого желания.

Во многом современный образ Александра Невского связан с тем, как он был показан в гениальном фильме Эйзенштейна. А придумал такого Невского Артемий Владимирович Арциховский, очень яркий ученый, во время спора с Михаилом Николаевичем Тихомировым, чей образ Александра Невского не был утвержден, хотя достаточно представительная дискуссия историков об этом состоялась.

Вообще, петровский образ князя Александра Невского был сформирован в XVIII веке благодаря выпускникам Киево-Могилянской академии. Люди, которые тогда строили государственную идеологию, делали свою работу на очень высоком уровне. Я думаю, что  сегодняшние идеологи так хорошо не работают.

– Говорят, Владимир Путин в последние годы очень увлечен историей – читает по исторической книге в неделю. И этот интерес проявляется в его выступлениях и поступках. Можно ли сказать, что та версия истории, в поддержку которой столько сил вкладывает наше государство, – новая и не похожая на предыдущие концепции?
– Большой оригинальности здесь не видно. Да и главное, дело ведь не совсем в президенте России – если бы он не был президентом, то я бы смотрел на его высказывания, как на мнение человека вполне начитанного, знакомого с предметом. А важно то, как транслируют его идеи, как люди к ним прислушиваются.

Не могу сказать, что я вижу что-то очень оригинальное. Какое-то время было видно сильное влияние евразийцев – того же Гумилева. Но, с другой стороны, почему бы и Гумилева не почитать, популярный же автор.

С выставкой «Рюриковичи»  сложнее. Концепции, которые мы можем увидеть на такого рода выставках, научным сообществом никогда приняты не будут. А вот общество начитанных обывателей – вполне может воспринять.

Еще, я думаю, стоит обратить внимание на деятельность нашего министра культуры, который, не имея исторического образования, защитил диссертацию на степень доктора исторических наук. Коллеги, имею в виду профессиональных историков, к сожалению, помогли этого достичь. Он позволил себе четкое артикулированное высказывание: «Факты сами по себе значат не очень много. Скажу еще грубее: в деле исторической мифологии они вообще ничего не значат. Все начинается не с фактов, а с интерпретаций». Вот такой у него подход.

– Нужна ли нам единая концепция русской истории?
– И в других странах есть вполне мифологизированная история. В этом нет особого русского пути. А главное – школьный учитель все равно будет использовать мифы при преподавании и интерпретации истории. Почему я не вижу катастрофы в появлении единого школьного стандарта по истории? Потому что его действительно ждут тысячи учителей истории, перед которыми родители ставят задачу: подготовь моего ребенка к ЕГЭ.

Гораздо большую опасность я вижу в популяризации исторических концепций, консервативных и маргинальных с точки зрения экспертного сообщества. Надеюсь, что никакого идеологического давления в жесткой форме на историческую науку не будет. В других странах тоже есть идеологические концепции, но там нет давления. В этом все дело. А история «для широкой общественности» везде так или иначе мифологизирована.

Другое дело, что когда едешь в троллейбусе по Петербургу, а тебе передают только военные новости с не очень удачными формулировками, то ехать в таком троллейбусе совсем не  хочется.           

Егор СЕННИКОВ, рисунок fedpress.ru