Online812

            – Как вы определяете, кто будет  героем ваших снимков, а кто  не будет?
 – Определение самое простое – сердцем. Так сложилась моя жизнь, что с самого ее начала я шел в окружении уникальных и замечательных людей.

Закончив четвертый класс обычной средней школы, поступил в СХШ при Академии художеств. В нашем классе учились Олег Григорьев и Михаил Шемякин. В пятнадцать-шестнадцать лет круг моих знакомств стал расширяться – моим другом стал Сергей Соловьев, он познакомил меня со Львом Додиным и Володей Тыкке. В нашей компании все считали себе молодыми гениями.

Сейчас даже трудно представить: неужели все это было? Было. По Невскому проспекту ходили Сергей Довлатов, Николай Акимов, Павел Панков, Елена Юнгер, Ирина Зарубина, Сергей Филиппов. В Доме книги можно было встретить молодого Бродского…

Некоторые фотолюбители спрашивают меня: «Как вы договариваетесь о съемках с Пугачевой? Вы ей звоните?» Мне каждый раз приходится объяснять, что не звоню, а все получается естественно.

– Естественно – это как?
– Один из мужей Аллы Пугачевой, Саша Стефанович, был другом моего детства. Он привез к нам на дачу в Переделкино как-то раз Аллу Пугачеву.  Так я познакомился с Аллой.

– А в шестидесятые вы еще учились во ВГИКе…
– У меня вышел альбом с фотографиями тех, с кем я учился. Мой круг общения – Андрей Смирнов (правда, он тогда уже закончил ВГИК), Николай Губенко, Наташа Аринбасарова, Виктория Федорова, Наталья Готовцева, Николай Еременко,  Сергей Соловьев  и еще много-много интересных людей. Сначала я их снимал для себя, на память. Потом выяснилось, что эти фотографии каким-то образом интересны и любопытны другим.

– В советское время фотографы снимали не так, как вы, – лакировали действительность.
– В какой-то мере так и есть. Многие фотографы снимали как исполнители заданий редактора – звания, регалии, награды. Хотя редкие исключения были. Были и отважные люди. У меня есть оригиналы фотографий Лесса. Он снимал всех подряд, в том числе и Пастернака, и Ахматову, которых вообще не фотографировали, особенно Ахматову после известного постановления ЦК партии. Советские фотографы не снимали Шнитке, Губайдуллину. Особенно те, кто работал в штате редакций.

– Боялись?
– Не только. Во-первых, за это никто не заплатит, во-вторых, пленка были лимитирована, за нее нужно было отчитываться. Во время блокады фотографы были обязаны еще сдавать все негативы: попробуй  сними всю эту катастрофу в том страшном и неприглядном виде. Это было чревато.

– У вас тогда  была своя студия?
– Ни камеры, ни студии не было.  Снимал аппаратом, который давал мне мой замечательный друг Эдуард Красношевский.

– Были такие, кто отказывался?
– Нет. Я сначала с человеком знакомился, чтобы понять, где и что ему будет удобно. На съемках всегда создавал такие условия, чтобы люди чувствовали себя естественно. Никогда не говорил: «Голову сюда, глаза – туда».

– Помучиться с кем-то пришлось?
– Такого у меня не было.

– Неужели со всеми было легко?
– Не могу сказать, что со всеми. Не все любят процесс фотографирования. Даже среди актеров встречаются такие, потому что фотография, в отличие от кинематографа, передает совсем по-другому состояние души. В кино помогают движения, мизансцены, общение с партнером, то есть отвлекающие моменты. На фотографии нужно смотреть в чудовищный, леденящий душу «рыбий глаз» объектива. Я, например, не умею фотографироваться, просто цепенею. Вроде и профессиональный фотограф, а дается это с большим трудом.

А вот про сложности вспомнил. Сложно было с Высоцким. Володя был непредсказуем. Я чувствовал, что у нас разные весовые категории, и он без энтузиазма соглашался на съемки, хотя и доверял мне.

Он был сложный человек, да и жизнь ему досталась не из простых. Его  подводили, не оправдывали его представлений о дружбе и товариществе. Последние два года его жизни мы не так много  общались, но видел я его многократно, делал какие-то заметки. Он был, что называется, чуден лицом. Я несколько раз видел состояние людей, которые потом уходили. Это мои предположения, но мне кажется, что Володя чувствовал, что скоро…

Он никогда не говорил ничего для красного словца. У него нигде нет приблизительной рифмы, случайного слова. Помните, у Вознесенского: «заслонивши тебя от простуды»? От простуды заслонить нельзя, можно заслонить от сквозняка. Я понимаю, что имел в виду Андрей Вознесенский, когда написал эту строчку, но Володя наверняка нашел бы другой, точный вариант рифмы.

В последние годы, когда он приходил в артистический буфет  театра,  то спрашивал «пятерной» кофе. Ему надо было чем-то себя взбодрить, потому что организм уже отказывал. При всем при этом жизнь у него складывалась потрясающая  – была новая квартира, была Ксюша. Он уже предполагал снимать фильм сам, как режиссер. У него была хорошая дача, два «Мерседеса», что по меркам тогдашней Москвы было очень даже хорошо. С точки зрения таксиста или уборщицы: живи – не хочу.

– Вас не смутило, что авторы фильма «Спасибо, что живой» выбрали не самый лучший момент жизни Высоцкого?
– Многие спрашивают: зачем нам показали, что он был не только алкоголиком, но еще и наркоманом? Во-первых, это были не наркотики, а накротические средства. К ним он стал прибегать, потому что надеялся, что так сумеет избавиться от алкоголизма. Кто-то ему сказал, что это поможет: клин клином вышибают.

В фильме должна была быть другая драматургия, не вязкий рассказ. Ну, показали бы нам, как он песни сочинял, как сидит до пяти утра, курит, марает бумагу. Как будто за плечо ему заглянуть. Нет, это не динамично. Творческий процесс мало кому интересен. Вот как я делаю фотографии? Нажимаю вот этим пальцем кнопку на фотоаппарате – и что? Почему у меня получаются такие фотографии, а у других, которые так же нажимают кнопку, – другие?

– Жизнь в Советском Союзе была серая и скучная, а на ваших фотографиях герои выглядят благополучными и счастливыми, а интерьеры – несоветскими. Вы умышленно это сделали?
– Это было умышленно. Я создавал особый мир, чтобы мои герои проживали ту жизнь, которой были достойны. Например, хотелось одевать их достойнее, потому что так сложилась чудовищная советская жизнь, что гениальные люди, за редким исключением, одевались, как все советские люди. Многое  зависело и от воспитания – если его нет, то нет. А я задумывался, чтобы хотя бы на уровне фотографии показать их так, чтобы они почувствовали себя теми, кем были на самом деле.

В моем распоряжении  был Слава Зайцев и его Дом моделей, поэтому как-то выкручивался, одевал актрис во время съемок. Были и смешные ситуации. Снимал одного актера, одел его замечательно. Съемки закончились. Он говорит: «Можно я еще похожу в этом?» Или – четверых персонажей снимал в одном и том же английском кашемире. Трех разных актрис снимал в одном и том же платье.

Сейчас мне уже не приходится занимать одежду, многие стали жить достойно и замечательно выглядят. Приодеть персонажа достаточно просто – для съемок  Михаила Сергеевича попросил одежду в магазине.

– Которого – Горбачева или Боярского?
– Горбачева. Сделать фотографии попросила одна редакция. С Горбачевым у меня не было доверительных отношений, но когда я отважился и  попросил его сделать фотографии с  внучками – он согласился. «Михаил Сергеевич, только не в пиджаке и галстуке», – попросил я его. В ответ он сказал: «Только снимать будете в фонде». Перед съемками посмотрел интерьер его кабинета, а там только стены, даже мебели практически никакой. Единственное, на что обратил внимание, – аквариум с красивыми рыбками и зелень по углам. Пришлось найти приличное кресло, уютное. В магазине взял кашемировые вещи – рубашку на пуговицах, уютную.

– На время съемок?
– Да, если бы Горбачев захотел их приобрести, то фирма с удовольствием подарила бы. Потом еще ссылалась бы в качестве рекламы, что у них одевается сам Горбачев.
Перед съемками Горбачев пытался отвертеться: «Это не мой размер». Но когда надел, размер оказался его, моя разведка донесла точно.

– Вы пользуетесь фотошопом?
– Пользовался, но в мирных целях. Была такая история. В 1980 году на Рублевском шоссе заметил дом, у него были очень красивые окна с узорной резьбой. Я договорился с хозяевами, что сниму у них Наталью Гундареву в этом окне. Но когда мы приехали снимать, то выяснилось, что хозяева поменяли рамы на новые, из строганой сосны. Я долго мучился с этой фотографией, не получилось сделать так, как хотелось. В 1999 году мой сын с помощью фотошопа сделал так, как я задумывал.

– Вы снимали советскую элиту, а сегодняшнюю не снимаете?
– Нет. У меня есть ощущение, что я сделал все, что мог, лет десять-двадцать назад. Вовремя сделал.

– У вас есть догадка, куда исчезли приличные, благородные лица?
– Геноцид собственного народа бесследно не проходит для страны. Скоро мы будем отмечать столетие, когда начались убийства невинных, но никто в стране не пытается принести покаяние. Не понимаю, как может страна держать на своей совести столько убийств. Начиная с убийства императора, императрицы, их детей, врача,  слуг. Как будто это производственная необходимость.

А философские пароходы? А волны чудовищной эмиграции? А замечательная записка гражданина Ульянова, что надо как можно больше уничтожать священников? Людей убивали только потому, что у них не было мозолей на руках. Вы думаете, такой геноцид проходит бесследно?

– Но ведь убивали такие же русские люди.
– Нет, не такие же, извините. Я таких персонажей рядом не поставлю с Александром Калягиным, Алексеем Баталовым или Григорием Козинцевым.

Я помню про свою жизнь на Невском проспекте, помню ту интеллигенцию – Николай Акимов, Елена Юнгер, Евгений Шварц. Они доживали, но они были. Дмитрий Сергеевич Лихачев никого не оставил после себя.

Наверное, это можно объяснить невостребованностью этих персонажей. Просто так получилось, что они исторически сошли на нет. Меня иногда даже забавляют рассуждения, что у нас есть уже два непоротых поколения и, дескать, появилась надежда, что мы опять начнем цвести и пахнуть. У меня свое представление о прекрасном. Я считаю, что на пепелище никогда не вырастут розы. Прорастут чертополох и крапива.

Мне очень симпатична идея про духовные скрепы, о них много говорят. При этом делается все, чтобы человека унизить, еще больше – окунуть его в толстый-толстый слой лжи. Они не хотят только сами быть по уши в дерьме, они хотят, чтобы все были замазаны. Признаюсь, что был вынужден убрать из нового издания  альбома некоторых людей, ставших доверенными лицами президента. Потому что стыдно все это. Понимаешь, что начинается возврат в горячо любимую советскую власть, от которой они все  нахлебались и, видимо, решили, что это тоже советская власть.

Я  сострадаю Чулпан Хаматовой. Они хотят, чтобы все были в дерьме – и Хаматова, и Табаков, и все остальные.

– А Говорухин вас не удивляет?
– Его знаю еще со вгиковских времен. Он был потрясающим, не просто умным, а мудрым человеком. Я долгие годы ориентировался на него и Давида Боровского. Они были для меня примером, и прежде чем что-то сделать, я всегда думал: как бы они поступили? Но потом Славу стало шатать: то коммунисты у него суки, то демократы. А потом пошло-поехало…

–  Сегодня каждый, имеющий мыльницу, считает себя фотографом. Как вы относитесь к тому, что фотография стала обычным делом?
– Ну и что? Это не страшно. Делу  не мешает. Иногда человек оказывается в нужное время в нужном месте и делает совершенно уникальный кадр.

С другой стороны,  я знаю примеры, когда люди снимают гения каждый день по триста кадров в надежде, что у них что-то получится, а все равно не получается. Когда нет представления о том, что ты хочешь сделать, то ничего и не получится.