Online812

        Все, кто читал интервью в «Городе 812» с Андреем Васильевым и Еленой Баснер (+ продолжение), подробности дела должны знать лучше судьи. И хотя выступление Васильева не содержало новых фактов (кроме того, что адвокат Васильева ходатайствовал об аресте имущества Баснер в качестве обеспечительной меры), оно представляет интерес с точки зрения понимания той тактики, которую Васильев избрал.

На мой взгляд, у следствия нет главного доказательства обвинения – заведомого умысла Баснер на мошенничество, когда она сообщила издателю Шумакову, что картина Бориса Григорьева «Парижское кафе» – подлинная. Следствие же утверждает и монотонно это повторяет,  будто Баснер знала изначально, что Михаил Аронсон принес ей подделку, а потом организовала продажу этой подделки Васильеву. Однако кроме утверждения Васильева, что Баснер знала о подделке, других доказательств нет. Сама Баснер признает за собой только ошибку.

Чтобы подпереть это обвинение, Васильев и следствие утверждают следующее: оригинал «Парижского кафе» Б. Григорьева хранится в запасниках Русского музея, поступил в 1983 г. в составе части коллекции Окунева, а Баснер входила в состав комиссии, которая принимала ее в дар для Русского музея, и не могла не помнить эту картину.

Баснер в ответ говорит, что за 26 лет забыла, что эта темпера находится в ГРМ, а подумала, что видела ее в другой коллекции – психиатра Тимофеева. В  арестованном при обыске компьютере Баснер была найдена фотография оригинала картины Григорьева из ГРМ, но, как установила техническая экспертиза, этот снимок был загружена в компьютер Баснер с флешки только в 2011 году. То есть уже после того, как Васильев предъявил свои претензии. Естественно, Васильеву нужно, чтобы Баснер видела эту фотографию в апреле 2009-го, за три месяца до прихода к Баснер Аронсона, тогда весь детективный пазл удачно складывается. Но доказательств этого нет.

Иными словами, предлагаемые обстоятельства для Андрея Васильева были трудными. Отсюда тактика в суде: повторять утверждения и сообщать суду побольше информации, которая к делу отношения не имеет, но Баснер вроде бы компрометирует. Помощь тут оказывают и некоторые отечественные СМИ.

Особо выделю отчет о суде, показанный  на НТВ. Корреспондент программы «Чрезвычайное происшествие» Василиса Казакова увидела в зале суда «творческую богему культурной столицы» (значение слова «богема» юный корреспондент узнать еще не успела), потом сказала неправду, что Баснер «подписалась под тем, что это (темпера Григорьева. – М.З.) подлинник» (Баснер на самом деле высказала мнение устно). Затем сказала, будто Баснер призналась в том, что сделала «экспертизу этого полотна» (хотя Баснер не проводила экспертизу). «Следователи собрали достаточно доказательств того, что Баснер не просто ошиблась, она имела свой процент от сделки, от продажи копии и отлично знала, что настоящий шедевр хранится в Русском музее», – завершила Василиса Казакова.

Напомню, что если бы Баснер сама не сказала, что получила от издателя Шумакова 20 тыс. долларов, то следователи никогда и ничего бы не собрали. Все держится только на этом добровольном признании.

После суда многие СМИ сообщили сенсационную новость: оказалось, что Баснер продала Васильеву не одну подделку, а две. Например, на сайте РАПСИ – «Российского агентства правовой и судебной информации» – заголовок статьи о заседании суда выглядит так: «Потерпевший по делу Баснер обвинил ее в продаже второй поддельной картины». На сайте «МК» заголовок аналогичный: «В деле Елены Баснер может появиться новая подделка». Далее по тексту: «В Дзержинском суде Петербурга в ходе первого слушания по этому делу потерпевший, коллекционер Андрей Васильев, заявил, что Баснер продала ему не одну, а две поддельные картины». На сайте «Росбалт» заголовок такой: «Искусствоведа Баснер обвинили в продаже второй поддельной картины». Агентство «Диалог»: «Елену Баснер обвинили в причастности к продаже еще одной поддельной картины».

Самое смешное, что сам Андрей Васильев на суде этого не утверждал, потому что Баснер не продавала ни Васильеву, ни кому-либо еще картину Николая Калмакова «Похищение». И в случае с Каламковым, и в случае с Григорьевым бизнесом занимался Леонид Шумаков, он же назначал и цены, торгуясь с коллекционером Васильевым.

16 ноября 2009 года Шумаков предложил Васильеву картину Николая Калмакова. К картине он приложил ксерокс, на одной стороне которого было изложено мнение «тройки» сотрудников Русского музея – Сирро, Нестеровой и Богданова – о том, что картина подлинная, а на обороте ксерокса – мнение Баснер о подлинности этой картины. Никто, кстати, не выяснял: одну ли и ту же картину видела «тройка» из ГРМ и Баснер.

В интервью «Городу 812» Баснер про эту историю говорит, что Васильев «отыскал летом 2011 года картину с моей заверяющей ее подлинность бумагой (о том, что он целенаправленно искал картины с моим письменным подтверждением, мне говорили тогда же некоторые арт-дилеры…) и создал ей ту же историю бытования: якобы от меня через Шумакова. Ничего не могу сказать про Шумакова, я этого не знаю, но я к продаже этой работы не имела никакого отношения. Впрочем, меня в этом никто не обвинял и не обвиняет».

Итак, Васильев сперва купил картину Калмакова у Шумакова, а потом обратился в фирму «Арт-консалтинг» за выяснением, копия это или подделка. «Арт-консалтинг» (Москва) заявил, что это подделка. Потом Васильев отправил жену с этой же картиной в ГРМ, там засвидетельствовали, что это подлинник. Потом картина отправилась в Государственный научно-исследовательский институт реставрации, где картину признали подделкой. А в Третьяковской галерее заключение давать вообще отказались.

Как бы там ни было, я абсолютно не понимаю, как к этому делу можно привязать Баснер:  допустим, она ошиблась, но ошибочное мнение – это не преступление, а картину она не продавала. Однако Васильев говорил об этом на суде долго и подробно, потому что его задача – скомпрометировать Баснер.

На суде он также много говорил о Русском музее. К делу Баснер это тоже отношения не имеет, но создает ощущение тотального обмана.

Второй сюжет, который к истории с картиной Григорьева также не относится, но который Васильев рассказал суду с большой детализацией, повествует об истории их взаимоотношений с Баснер. Эту историю Васильев излагал и мне, но я не стал ее включать в текст интервью. Но коль скоро Васильев в судебном заседании публично свою версию изложил, я сравню его версию с версией Баснер. 

Речь в этой истории пойдет о знаменитом ленинградском коллекционере живописи Соломоне Шустере (1934–1995), который также известен как режиссер «Ленфильма» (его лучший фильм – «День приема по личным вопросам», 1974), его сыне Марке  (1955–2003) и внуке Валентине. После смерти Соломона Шустера его потомки начали уникальную коллекцию распродавать. В ходе этого процесса и появился Андрей Васильев.

Версия Васильева в изложении РАПСИ: «В ноябре 2003 года умер хороший друг Васильева коллекционер Марк Шустер. За месяц до смерти Шустер продал картину Аристарха Лентулова «Купальщицы» некоему Роману Жаголко, объявленному в настоящее время в розыск. Жаголко заявил Валентину Шустеру, что проданная его отцом за 600 тысяч долларов картина является подделкой. Однако, рассказал Васильев в суде, Жаголко тогда заявил молодому человеку, что «деньги возвращать не надо» и он готов вместо них взять что-нибудь из коллекции его умершего отца». На сайте «Фонтанка» история изложена почти так же, но с двумя деталями, упущенными РАПСИ: во-первых, бизнесмен Жаголко совсем от денег не отказался, а «потребовал 50 тысяч долларов и другие предметы живописи в счет остальной суммы»; во-вторых, «в качестве доказательства подделки Жаголко предъявил заключение, подписанное Еленой Баснер. Так вышло, что Васильев знал как минимум три подтверждения подлинности «Купальщиц». Сумел их предъявить, подключив заграничные связи, и отвадить покупателя. «С тех пор наши отношения с Еленой Вениаминовной прекратились», – добавил коллекционер».

Версия Баснер. Баснер, которая  тоже рассказала мне эту историю, начала с изложения показаний Васильева: «Елену Баснер я знаю очень давно, но в течение последних примерно 6 лет не общался с ней. Это связано с одним эпизодом, также имеющим отношение к экспертной деятельности, но не относящимся к ситуации с приобретенной мной картиной. Суть этого эпизода заключается в том, что мой близкий друг, наследник огромной коллекции живописи, Марк Шустер продал очень дорогую картину Лентулова, а вскоре после продажи внезапно умер. Вскоре после его смерти к его сыну – Валентину Шустеру – пришел человек, купивший Лентулова, и заявил, что картина не подлинная, и предложил пересмотреть условия сделки. Он предложил пересчитать цену Лентулова вместо 600 000 долларов США на 50 000, а разницу в 550 000 долларов США взять другими картинами из собрания Шустера. В качестве эксперта, утверждавшего, что картина Лентулова является фальшивой, он указал Елену Баснер. Мне удалось тогда доказать, что картина Лентулова является подлинной… Когда Валентин Шустер встретился с Баснер, то та очень смутилась и заявила, что она вообще не разбирается в этом художнике, что у картины «плохая энергетика» и т.д. После этой истории я счел, что Баснер является законченной мошенницей, и больше с ней не общался». Понятно, что покупателем Лентулова был Жаголко, ныне объявленный в розыск.

А вот комментарий Баснер: «Никогда в жизни не произносила слов «плохая/хорошая энергетика» – меня от этих слов тошнит. Не могла заявить, что не разбираюсь в творчестве Лентулова, – разбираюсь. Не смущалась при встрече с Валентином Шустером, потому что у меня не было причин смущаться... Близким другом Васильева был Марк Шустер. Я дружила только с Соломоном Абрамовичем Шустером. После его смерти этот дом для меня словно умер. В конце 1980-х гг. Васильев обратился ко мне с просьбой: не могла бы я замолвить за него слово перед Соломоном Абрамовичем, он хотел бы попасть в его дом, увидеть коллекцию. Я ответила согласием и, в очередной раз придя к Шустеру, сказала, что у меня есть добрый друг, интересующийся искусством… Ответ Соломона Абрамовича я запомнила на всю жизнь: «Я слышал об Андрее Васильеве и пускать его к себе в дом не намерен. А вы, Лена, плохо разбираетесь в людях, если называете Васильева своим другом».

В дом Шустера Васильев попал уже после смерти Соломона Абрамовича. <…> Марк, насколько я понимаю, действительно приблизил к себе Васильева. Потом мне стали говорить, что вещи из собрания Шустера то и дело появляются на рынке, а также вещи, про которые говорится, что они – из собрания Шустера. А также фальшивые вещи, про которые тоже говорят, что они принадлежали С.А. Шустеру… Однажды ко мне пришел Васильев (мы с ним к этому времени общались совсем редко) и сказал: «Вам на днях могут принести очень известную вещь, большого Машкова, из коллекции Шустера. Вы ее хорошо знаете. Так вот. Если она будет в авторской раме, это – копия. А если без рамы – подлинник». Из этих слов мне стало понятно, что, во-первых, худшие подозрения насчет того, что с коллекцией Шустера производятся отвратительные манипуляции, оказались правдой, и, во-вторых, что Васильев, возможно, втягивает меня в свои грязные дела. И у меня от гнева и отвращения перехватило дыхание. Когда я справилась с собой, то попросила его больше ко мне не обращаться и забыть мой телефон…

Возвращаюсь к эпизоду с Лентуловым. Когда мне все же показали эту картину, я, конечно, помнила, что такой Лентулов у Шустера в коллекции был, и каталог, где он воспроизводился, у меня был, но избавиться от ощущения, что это «клон», после долгого и обстоятельного его изучения, не могла, поскольку не только видела существенные недостатки его исполнения, но и спроецировала на него ситуацию с клонированным Машковым. Я, кстати, не говорила человеку, у которого смотрела эту картину (очевидно, разыскиваемый Жаголко. – М.З.), о своих сомнениях. Я просто отказалась дать на нее положительное заключение».

В общем, если Васильев утверждает, что Баснер дала заключение о том, что подлинная картина Лентулова является подделкой, то Баснер говорит, что она не дала вообще никакого заключения. Некоторая разница в двух версиях есть. 

Теперь собственно про дело о продаже фальшивого Григорьева, по которому и судят Елену Баснер.

В июле 2009 года некий Аронсон принес Баснер поддельную картину Б. Григорьева. Следствие утверждает, что Баснер состояла в одной преступной группе с Аронсоном и другими неустановленными лицами, число которых не называется ввиду того, что никто, кроме Баснер, не пойман. Они провели операцию по продаже подделки Григорьева.

Но уже с этого момента начинаются странности и неясности. Первая странность состоит в том, что в ходе полицейского следствия Баснер сообщила телефонный номер Аронсона в Эстонии, ему позвонили, он приехал в Петербург и его допросили. Он признал, что получил 180 тысяч долларов за проданную картину Б. Григорьева «Парижское кафе».

Если принять точку зрения следствия, что Аронсон мошенник и продавал вместе с Баснер в составе ОПГ заведомо поддельную картину, то странно, что в 2011 г. Аронсон приехал по вызову следователей в Петербург и дал показания, ничуть не опасаясь, что его посадят и осудят. Если бы Баснер и Аронсон входили в ОПГ, то Баснер не призналась бы в получении 20 000 долларов комиссионных от Шумакова, а Аронсон не приехал бы из Эстонии в Россию. Надо уж быть совсем идиотом, чтобы, провернув мошенническую операцию, потом заявиться в полицию Петербурга. На мой взгляд, приезд Аронсона в 2011 г. в Петербург как раз и является свидетельством в пользу Баснер.

Вторая странность связана с позицией Васильева по фигуре Аронсона. С одной стороны, в интервью «Городу 812» Васильев сказал, что Аронсона «вообще не было в деле. Он в природе есть, он и сюда приезжал, но он не участвовал реально в этом деле. Он выполнял постфактум роль фиктивного персонажа, отвлекающего внимание на себя. Он появился на стадии доследственной проверки. На этой стадии можно говорить хоть про инопланетян».  «Аронсона – по объективным данным: билинги, кредитные карты и т.д. – не было в России в этот период», т.е. летом 2009 г.

На судебном заседании Васильев также говорил об Аронсоне, что Аронсон – это трижды судимый уголовник из Эстонии, что он замешан в заказном убийстве, а дома хранил мину. Насколько это все правда – не знаю, по материалам из уголовного дела, все три судимости Аронсона получены в Эстонии, и это все мелкие сюжеты.

Понятно, что, утверждая, будто Аронсон не привозил поддельную картину Баснер, Васильев намекает на то, что доставили ей картину совсем другие люди, а Баснер врет. Однако подробно распространяя сведения про уголовника, Васильев тем самым активно компрометирует Баснер, показывая круг ее общения: террорист, убийца…

Третья странность связана с той фотографией Аронсона, которую показал мне Васильев во время интервью. На фотографии изображен атлет с обнаженным торсом, весь в татуировках, с бандитской мордой. На еврея этот бандит похож так же, как я на балерину. Когда я предложил фотографию опубликовать, Васильев сразу отказал – может, потому, что тогда фотографию увидела бы Баснер?

Потому что Баснер описывает Аронсона, пришедшего к ней летом 2009 года, по-другому: «Обычный человек, с грамотной речью, недоверия к нему интуитивного не возникло».


Четвертая странность. На суде Васильев заявил ходатайство о привлечении в качестве свидетеля Сабирова. Напомню, что в интервью Васильев говорил о господине «N, который возил картину во Всероссийский художественный научно-реставрационный центр им. академика И.Э. Грабаря. <…> Этот господин N даже задерживался на 7 дней, провел их в узилище. Сначала он тоже говорил про Аронсона. И все складывалось во вполне гармоничную картину. N забрал картину у Аронсона, про просьбе Аронсона сдал ее в центр им. Грабаря на экспертизу, потом получил обратно, отдал Аронсону, а Аронсон отвез картину Баснер, не сказав, что картина была в центре им. Грабаря».

Вот этот «господин N», я полагаю, и материализовался в неизвестного мне Сабирова. Правда, потом Васильев сказал, что Сабиров изменил показания, заявив, что картину Сабирову дал не Аронсон, а некий М., который получил картину прямо в музее, находящемся в центре города.

Теперь рассудим логически. Допустим, М. получает картину в музее, передает ее Сабирову, Сабиров везет ее в Москву в научно-реставрационный центр им. академика И.Э. Грабаря на экспертизу. Не будем уточнять, о каком музее идет речь, но что странно – в данном случае возможны только два варианта: из некоего музея этому М. вынесли подлинник (тогда это музейная кража) или подделку (которую изготовили в музее). В обоих случаях странно тащить такую картину из музея прямо в научно-реставрационный центр. Если это подлинник, может обнаружиться кража, если заведомая копия картины из музея – то зачем ее носить в научно-реставрационный центр? С какой целью? Чтобы получить сертификат о поддельности?

Все это вместе пока напоминает детектив с алогичным сюжетом. Все персонажи – какие-то ненормальные. У меня возникло ощущение, что Андрей Васильев решил суд запутать непроверяемыми алогизмами в надежде, что все пойдет в соответствии с анекдотом: «Именно отсутствие доказательств и убедило судью в том, что обвиняемый является коварным, изощренным преступником, не оставляющим следов, и потому заслуживает самого сурового наказания».               

Михаил ЗОЛОТОНОСОВ, фото galernayas.ru