Online812

 

После заседания 11 февраля 2015 г., на котором был допрошен потерпевший коллекционер Андрей Васильев и о котором журнал написал достаточно подробно, судебный процесс по так называемому «делу Баснер» перешел в полосу довольно унылой рутины. Интерес прессы заметно ослаб. На трех судебных заседаниях были допрошены три свидетеля обвинения (из четырнадцати): 25 февраля – издатель Леонид Шумаков; 11 марта – дядя Михаила Аронсона, тоже по фамилии Аронсон, живущий в Петербурге; наконец, 19 марта – Сергей Сирро, заведующий отделом технологических исследований Русского музея. 

 

Сенсаций на трех заседаниях не проявилось, а возникло ощущение, что у прокурора, который поддерживает обвинение, при работе со свидетелями не прочитывается явной цели – зачем он проводит допросы и задает вопросы. На мой-то взгляд, целью должно быть одно: найти доказательства умышленного мошенничества Елены Баснер в составе преступной группы. Однако ни к доказательству преступного умысла Баснер, ни к доказательству того, что летом 2009 года Баснер помнила, как выглядела темпера Б. Григорьева, которая поступила в Русский музей в составе коллекции Окунева, – а это те два пункта, из которых и состоит обвинительное заключение, – допросы трех свидетелей не приблизили ни на миллиметр. Более того, к собственно «делу Баснер» прямое отношение имел только свидетель Леонид Шумаков. 

 

 

На 25 февраля были вызваны Шумаков и Аронсон-дядя, но прибыл только Шумаков. В воздухе витал и витает вопрос: почему Баснер – подсудимая, а Шумаков, который непосредственно продал потерпевшему – коллекционеру Васильеву – картину Бориса Григорьева, – только свидетель. Логика следствия такая: Баснер сама созналась в том, что получила комиссионные в размере 20 тыс. долларов, а Шумаков заявил, что комиссионных в размере 50 тыс. долларов не брал. Поэтому у Баснер был мотив для мошенничества, а у Шумакова – нет. 

 

Правда, возникает следующий вопрос: да, Баснер созналась в том, что получила от Шумакова 20 тыс. долларов, но отрицает умышленное мошенничество, т.е. посредническое участие в продаже подделки – от Аронсона через нее и Шумакова в собственность Андрея Васильева. Но почему следствие и прокуратура верят Шумакову, заявившему, что он, выторговав у Васильева цену за картину Б. Григорьева в 250 тыс. долларов, из них не взял себе ни доллара в виде комиссионных (что образует такой же, как у Баснер, мотив преступления)? Почему верят (если, конечно, верят) рассказам Шумакова о том, как он совершенно бескорыстно взял на себя роль посредника – проявил инициативу, связался с Васильевым, отвез ему вещь, взял у него задаток, привез Баснер, потом забрал у Васильева остаток суммы, снова поехал к Баснер и посоветовал ей взять «гонорар»… А сам при этом действовал, так сказать, из любви к возвышенному и духовному… Чем Шумаков милее сердцам следователей и прокуроров? 

 

В целом  Шумаков по поводу продажи картины Григорьева подтвердил все то, что и так было известно, подробно рассказав, как он переписывался с Баснер, как переправлял фотографии картины Григорьева, привезенной Аронсоном, Васильеву, как на такси возил Баснер деньги для передачи Аронсону… Вся эта суета вызвала вопрос о плате за услуги, но Шумаков объяснял все чисто дружескими отношениями с Васильевым и своим добрейшим к нему отношением. 

 

Тут прокурор задал вопрос о продаже Васильеву еще и картины Калмакова. Для обвинения это существенный момент, хотя к продаже картины Григорьева этот эпизод отношения и не имеет. Ведь если Баснер продала Васильеву не одну подделку, а две, то, значит, мошенничество – это ее профессия… 

 

Напомню, что сказала Баснер в интервью нашему журналу: «возник сюжет с картиной Калмакова: мне дали ознакомиться с его <Васильева> заявлением, что мы с Шумаковым, у него дома, на Каменноостровском, вынудили его к приобретению этой заведомо фальшивой работы, и это тоже наглая ложь. Увидев, что дело с Григорьевым буксует, он отыскал летом 2011 года картину с моей заверяющей ее подлинность бумагой <…> и создал ей ту же историю бытования: якобы от меня через Шумакова. Ничего не могу сказать про Шумакова, я этого не знаю, но я к продаже этой работы не имела никакого отношения».

 

Итак, прокурор спросил у Шумакова про картину Калмакова и участие в сделке Баснер, на что Шумаков сверхлаконично ответил: по той же схеме, т.е. картину Калмакова он получил от Баснер, после чего продал Васильеву. 

 

Действительно, 16 ноября 2009 года Леонид Шумаков предложил Васильеву картину Калмакова. К картине он приложил ксерокс, на одной стороне которого было изображено мнение «тройки» сотрудников ГРМ – С. Сирро, Е. Нестеровой и А. Богданова – о том, что картина подлинная, а на обороте ксерокса – мнение Баснер о подлинности картины Калмакова, но без даты. Этот двусторонний документ был создан искусственно, поскольку «тройка» и Баснер писали свои мнения в разных местах, в разное время и по разным поводам. 

 

Замечу, что поскольку Андрей Васильев неоднократно делал заявления, что для него сделки по покупке картин с участием Баснер и любого другого эксперта-искусствоведа исключены (только из «хорошего дома» и «прямо со стены»!), два адвоката Баснер должны были бы тут же вцепиться в Шумакова и добиваться от него деталей: где продажа картины Калмакова состоялась, присутствовала ли Баснер, какими документами Шумаков может ее участие подтвердить, какова сумма ее комиссионных, кто ей деньги передал… 

 

Попутно опросить и потерпевшего Васильева: сколько отдал, знал ли об участии Баснер, видел ли Васильев уже тогда двустороннюю ксерокопию с мнением Баснер о подлинности картины Калмакова, а если видел, то почему картину купил, если любое появление Баснер в сделке исключает для него покупку? Почему изменил в ноябре 2009 года своим замечательным принципам? А если не изменил, то, может, и мнение Баснер было нанесено на оборотную сторону листа бумаги уже потом – когда потерпевший начал собирать бумаги с подписью Баснер, стараясь использовать их как доказательства ее преступности? 

 

Но ничего такого адвокаты не спросили. И утверждение Шумакова повисло в воздухе. 

 

Затем прокурор, опиравшийся на содержимое арестованного компьютера Шумакова, попытался было вменить Баснер в вину еще и продажу Васильеву через того же Шумакова работы художника Ефима Ефимовича Волкова (1844–1920) «Рыболов на отдыхе». Но Шумаков это отверг категорически, а Баснер заявила, что к этому рисунку Волкова отношения не имеет и с Шумаковым о ней не переписывалась. 

 

 

Дядя Михаила Аронсона прибыл в суд с опозданием на час. Показания 75-летнего свидетеля принесли мало пользы, поскольку он ничего либо не знал, либо не помнил. Оказалось, что Геся Абрамовна Аронсон (напомню: якобы у нее на чердаке или в гараже якобы десятилетиями хранилась якобы картина Б. Григорьева) действительно существовала, жила в доме на Надеждинской ул. (ныне ул. Маяковского), у нее было три сына и дочь. Допрашиваемый Аронсон – один из ее сыновей, дочь давно уехала в Израиль, а один из братьев Аронсонов еще в советское время переехал в Эстонию, где его сын, Михаил Аронсон, и оказался. Когда этот Михаил приезжал в Петербург, свидетель не помнил, сказал только, что у него Михаил не останавливался, что он работал где-то в Европе дальнобойщиком. На вопрос о том, была ли у Геси Абрамовны живопись дома, ответил: «Да какая там живопись!»

 

Тут в зал судебного заседания внесли вещдок – подделку картины Б. Григорьева. Прокурор – Аронсону: вы картину раньше видели? – Нет.  Что еще спрашивать у старика, никто не знал. 

 

Попутно прокурор попросил Васильева и Баснер ответить на вопрос: та ли это картина, которая была продана Васильеву? Оба внимательно осмотрели вещдок и ответили утвердительно. 

 

То есть ничего нового дядины показания не дали. 

 

Опять-таки следовало предложить суду приобщить к делу и показать Аронсону-дяде ту фотографию Михаила Аронсона, которую мне продемонстрировал Андрей Васильев. Действительно ли этот амбал с обнаженным торсом с  татуировками – его племянник Миша? Заодно показать фотографию и Баснер – этот ли человек приходил к ней с подделкой? Но этой возможностью никто не воспользовался. 

 

 

О Баснер Сергей Сирро сказал, что знаком с ней, что они вместе работали в Русском музее, что он считает ее профессионалом высшего уровня. Васильева лично не знает, но много читал о нем в последнее время. 

 

На этом часть допроса Сирро, относящаяся непосредственно к «делу Баснер», закончилась. И началась вторая часть, посвященная Русскому музею, которым сильно недоволен Андрей Васильев. 

 

Вопросы Сергею Сирро задавал не только прокурор, но и Васильев. Прокурору хотелось выявить какие-то нарушения в работе сотрудников ГРМ, возможно, впоследствии обвинить их в халатности и делинквентности, а так как Баснер когда-то в ГРМ работала, то таким образом подкрепить ее преступность общей атмосферой повседневных преступлений, свойственных Русскому музею как организации. Правда, громких нарушений в ходе допроса не обнаружилось. Выявилось только одно: неспособность ГРМ давать консультационные заключения ввиду отсутствия нужной аппаратуры для обнаружения так называемых фталоцианиновых пигментов (поздний по дате изобретения химический компонент краски, наличие которого доказывает поддельность работ русских художников, датируемых до внедрения фталоцианинов в производство красок). 

 

Напомню, что в интервью, которое он дал «Городу 812» в декабре прошлого года, Васильев заявил, что имел возможность ознакомиться с черновиком заключения ГРМ по картине Б. Григорьева, которую он приобрел. 

 

«Черновик есть у меня и в уголовном деле. Я позвонил технологу Сирро. Я говорю: вы пишете, что пигменты десятых годов ХХ века. Он: да, пигменты соответствуют. У меня взыграло, я говорю: а вы знаете, что она была на экспертизе в ВХНРЦ <научно-реставрационном центре им. И.Э. Грабаря>? Будет скандал, господин хороший! Он: хорошо, что вы мне сказали. Потом фраза про пигменты исчезла. И осталось только то, что эта картина – фальшивка». Т.е. в итоге ГРМ дал Васильеву заключение о том, что картина Григорьева поддельная, но поначалу, в черновике, вывод был противоположным. 

 

Вот об этом черновике (точнее, первом варианте консультационного заключения) Васильев говорил и в суде. Сперва Сирро не мог вспомнить наличие черновика, но Васильев предъявил копию, и Сирро признал подлинность своей подписи. Васильев затребовал объяснения: как могло получиться, что при переходе от первого варианта консультационного заключения к окончательному смысл поменялся на противоположный? Сирро начал объяснять, что обычно они делают черновик и несут его на утверждение зам. директора ГРМ Е. Петровой. А можете ли, спросит позднее судья у Сирро, привести другие примеры, когда в ходе работы над консультационным заключением его смысл переворачивается? Сирро таких примеров привести не смог. 

 

 

Впрочем, детали быстро выяснились. Но вначале напомню, о чем говорилось в моей статье, посвященной экспертизе картин из коллекции К. Азадовского, произведенной в Русском музее в 2008 году. Картины были признаны подделками, но экспертизы в других учреждениях признали картины подлинными, т.е. результаты экспертизы ГРМ неверными.

 

Как пояснил мне Азадовский, поиск фталоцианинов в ГРМ производится с помощью портативного прибора «Ультрамаг А14 М», реагирующего «в том числе» и на фталоцианины. Но на самом деле этот прибор предназначен «для проверки специальных и акцизных марок на табачную продукцию, некоторых видов ценных бумаг, банкнот и документов». А еще это идеальный инструмент «для выявления поддельных спиртных напитков непосредственно перед приобретением». 

 

Все это хорошо известно в ГРМ. «Точное определение наличия фталоцианиновых пигментов в краске возможно на специальной аппаратуре, – объяснял Сирро в одной из своих реляций (от 14.03.2012) на имя замдиректора ГРМ Е. Петровой, – … которой, увы, Русский музей не обладает, и в случае необходимости мы вынуждены обращаться к специалистам других организаций за плату». То же он подтвердил и на судебном заседании. 

 

Между прочим, у Елены Баснер есть статья,  в которой дана характеристика этого прибора «Детектор банкнот и акцизных марок Ультрамаг А14 М», основанная на результатах его практического применения. Из статьи вкупе с письмом Сирро от 14 марта 2012 г. прямо следует, что все консультационные заключения, которые проводились в ГРМ в последние годы с помощью «Ультрамага А14 М», абсолютно ненадежны по своим результатам. Вывод прост: Русский музей не имел права браться за написание консультационных заключений, основанных на показаниях детектора банкнот – для получения результатов той же достоверности можно было просто бросать монетку. 

 

Из-за того, что нужной техники в ГРМ для экспертизы картины Бориса Григорьева (ее принесла в музей жена Васильева) не оказалось, Сергей Сирро обратился к Андрею Крусанову, известному историку искусства русского авангарда и химику по образованию (он закончил Технологический институт по специальности «Лаки и краски»). Сирро рассказал, что Крусанов пришел, сделал соскобы с темперы Б. Григорьева, потом за свой счет поехал в Москву «к Писаревой», которая и обнаружила в красочном слое фталоцианины. 

 

В разговоре со мной Крусанов подтвердил, что пришел тогда в рабочие помещения ГРМ по приглашению Сирро для помощи в определении наличия фталоцианинов в красочном слое темперы Б. Григорьева «В ресторане», владельцем которой был А. Васильев, и для проверки заключения Центра им. Грабаря. Он сделал с темперы соскобы и в Москве отдал их на экспертизу, во-первых, во ВНИИР – Всероссийский научно-исследовательский институт реставрации эксперту-технологу С. Писаревой, а также – для проверки уже самой технологии тестирования ВНИИРа – в лабораторию московского Музея современного искусства, где проверку провели другим методом. 

 

Писарева во ВНИИРе проводила микрохимический анализ, а в лаборатории Музея современного искусства соскобы изучали методом Раман-спектроскопии, где наличие фталоцианинов хорошо видно в определенном диапазоне. Оба метода показали наличие фталоцианиновых пигментов в красочном слое, что и определило изменение результата экспертизы ГРМ на противоположный. Так что именно Андрей Крусанов – лицо, формально не связанное с Русским музеем, – прояснил, что Васильев приобрел подделку. При этом совершенно ясно, что ввиду отсутствия аппаратуры в Русском музее вообще не имеют права браться за такие экспертизы. 

 

Кстати, экспертиза в Центре им. Грабаря, которая первой выявила наличие фталоцианинов в купленной Васильевым темпере Б. Григорьева, также проводилась в Москве в Музее современного искусства методом Раман-спектроскопии, но «левым» образом, поскольку так было дешевле. Другой вопрос, который не решают химия и физика: когда эти фталоцианины появились в красочном слое? Могла быть сделана реставрация, поэтому само по себе наличие фталоцианинов не определяет результат всей экспертизы в целом.

 

Вернусь, однако, к основному сюжету. Течение судебного заседания оживил адвокат Васильева, г-н Касаткин, который внезапно выступил с ходатайством, попросив огласить документ из уголовного дела на английском языке, посвященный изотопному анализу неких картин. Адвокат заявил, что документ этот, подписанный Баснер, «является подлогом», поскольку Баснер по образованию не физик, а искусствовед. Мотивировано это ходатайство было тем, что Сирро по основной специальности – физик-ядерщик и знает английский язык. Поэтому может документ прокомментировать. 

 

Судья на это сказала, что оглашать документ на иностранном языке – это нарушение уголовно-процессуального кодекса, что надо было либо принести в суд нотариально заверенный перевод, либо пригласить специального переводчика. Кроме того, свидетель Сирро не может выступать в качестве эксперта.   

 

После чего был объявлен перерыв, и в коридоре Азадовский сказал Васильеву, что огульно обвинять Баснер в фальсификации – это подлость. На что Васильев ответил, что адвокат с ним это не согласовывал и сразу после перерыва он снимет это ходатайство. Публично он его, однако, не снял, но пошептался с прокурором, и больше об этом ходатайстве не упоминалось. 

 

На самом деле еще в Финляндии (отсюда английский язык) Баснер письменно высказалась по поводу двух картин одного русского художника, находящихся в частной коллекции. По просьбе владельца коллекции Баснер взяла образцы краски с картин, после чего на специальной аппаратуре специалистами был проведен изотопный анализ, оплаченный владельцем коллекции, и по наличию цезия-137 и стронция-90 был сделан однозначный вывод, что красочный слой создан после 1945 года (т.е. первых атомных взрывов в атмосфере). Из этого следовало, что обе картины – подделки, что Баснер и написала. 

 

Затем Сергея Сирро пытали по поводу картины Калмакова. Сначала вопросы касались мнения «тройки» из ГРМ о подлинности купленной Васильевым картины Калмакова, которая после московских экспертиз оказалась подделкой. От кого картина поступила? – Сирро не помнит. Заключение официальное или частное? – Частное. – А почему на заключении стоит печать ГРМ? – Не ГРМ, а отдела кадров ГРМ, заверяющая подписи членов тройки. – Знает ли Сирро, что была еще и вторая, не отраженная в документах, реставрация картины Б. Григорьева – оригинала из коллекции Окунева, хранящегося в ГРМ? – Нет, не знает. 

 

Наконец, опять вернулись к вопросу о листе бумаги, на одной стороне которого – ксерокопия мнения «тройки» из ГРМ о том, что картина Калмакова, потом купленная Васильевым, подлинная, на другой стороне – ксерокопия мнения Баснер (компьютерный набор, подпись, без даты) о том же самом. Ясно, что этот лист появился искусственным путем посредством копировального автомата и с вполне ясными целями: объединить Баснер  с ГРМ, что призвано усилить впечатление о преступности и Баснер, и ГРМ путем «синтеза». Если на одной стороне будет страница из пакта Молотова-Риббентропа, а на обороте – копия чьего-то текста, то ассоциация с пактом хотя и будет ложной, но тем не менее установится. А Баснер действительно написала свое мнение об этой картине по просьбе знакомых, фамилии которых она не помнит. Дату также не помнит. Ясно только, что это не было каким-то официальным заключением. Свою подпись Баснер признала – прокурор об этом ее спросил. 

 

Опять же адвокаты Баснер обязаны были, рассуждая здраво, поставить перед судом вопрос о генезисе этого артефакта, но этой темой также никто не вдохновился.