Online812

         Об этом мы говорим с Анастасией Мельниковой – не только актрисой, но и депутатом петербургского ЗакСа, членом Общественного совета при правительстве Петербурга по вопросам ответственного отношения к домашним животным.

 

– Ненавижу это слово, оно неверное по сути. На самом деле это просто живодеры. Вы только представьте себе, что за последние пять лет жертвами массовых отравлений стали тысячи собак, и в том числе, конечно, домашних. Но по действующему законодательству массовое отравление животных не является уголовно наказуемым деянием. 

 

Когда я стала заниматься этим вопросом, мы обратились в прокуратуру с просьбой помочь в борьбе с отравителями, но я услышала в ответ: «Прокуратура не может помочь в решении проблемы отравления собак». Хотя, на мой взгляд, когда эти живодеры на своих сайтах объявляют о начале травли, чем это не призыв к экстремизму, насилию? Потом, если не принимать жесткие меры, мы рискуем открыть печальную статистику самосуда – уже троих отравителей поймали и избили до полусмерти. Кроме того, уже один ребенок погиб, который, подумав, что это конфета, поднял с земли отраву и съел. 

 

И наконец, всеми психологами доказано: человек, способный убить животное, способен и на убийство человека.  Деятельность отравителей в целом влияет на формирование в сознании общественности циничного и жестокого отношения к животным. 

 

– Да. Поэтому нужна доказательная база. И прежде всего речь идет об экспертизе. Если случилось несчастье, надо сразу же зафиксировать произошедшее, потому что только в таком случае есть основание завести уголовное дело. В противном случае живодеры уходят безнаказанными. 

 

Но проблема еще и в том, что экспертиза, подтверждающая, что собака была отравлена, на сегодняшний день стоит 5–7 тысяч. То есть мало того что человек находится в стрессе от гибели его любимого существа, причем гибели в муках, он должен поехать в место, где ему сделают экспертизу и заплатить немалую сумму. Конечно, эти сложности останавливают многих. Наша рабочая группа обратилась к государству с просьбой хотя бы частично взять на себя финансирование экспертизы. Ну и главное – мы внесли в Госдуму законопроект «О внесении изменения в статью 245 Уголовного кодекса РФ», согласно которому догхантерам будет грозить наказание от административного штрафа до лишения свободы сроком до 2 лет в зависимости от тяжести преступления в отношении животного.

 

Так что в этом смысле процесс идет. Другая проблема, которая меня волнует в отношении животных, – приюты. На сегодняшний день у нас в городе нет положения о приютах для животных. Я два года пишу в Смольный и постоянно получаю один и тот же ответ: «Нецелесообразно, есть более важные проблемы». А между тем в Петербурге насчитывается около 5–7 тысяч бездомных собак!

 

– Да, но все они созданы по инициативе неравнодушных петербуржцев и все переполнены. В Левашове, например, хороший приют, но содержать в нем возможно только крупных собак, которые могут жить зимой на улице. В Невском районе есть приют в помещении бывшей фабрики. Многоэтажное здание, огромное количество кошек и около 600 собак – казалось бы, замечательно, но опять же проблема: выгуливают собак не каждый день, а по очереди – не хватает волонтеров. 

 

– Абсолютно. Сегодня все приюты держатся на энтузиазме и материальных затратах этих людей – людей неравнодушных, которые взяли на себя практически непосильную ношу. Им нужна помощь. На сегодняшний день приюты существуют в основном лишь на частные пожертвования. И все потому, что нет закона о домашних животных. 

 

Продвигать его невероятно трудно. Потому что как только заикаешься об этом, тотчас слышишь: «Куда вы со своими тузиками? У вас на округе блокадники всем обеспечены? У всех детей-инвалидов есть коляски?» 

 

– Но согласитесь, говоря так, люди действуют запрещенными методами. Да, безусловно, на Западе, на который мы ссылаемся в своем стремлении добиться Закона о животных, налажена социальная инфраструктура. Однако это не значит, что нам надо забывать о братьях наших меньших. Но сейчас вопрос с приютами должен начать как-то решаться.

 

– Дело в том, что в законодательстве существует норма: собирать бездомных животных и отвозить их в приюты. Значит, мы просто обязаны начать строить места для прибежища собак и кошек. В противном случае их будут попросту уничтожать. Понимаете, к какой гадости это все может привести? Слава богу, на это городские власти идти не готовы и дали добро на разработку проектов приютов. Пока речь идет о том, чтобы отлавливать уличных собак и кошек, стерилизовать, чипировать и отпускать. К сожалению, потомственно бездомных животных и, более того, тех, которые лет 5–6 прожили на улице, невозможно уже сделать домашним. 

 

– В Мурманской и Сахалинской областях положения о приютах уже приняты. Получается, что там живут цивилизованнее. Мы связываемся с директорами приютов тех регионов, с их юристами. И отталкиваясь от их опыта, хотим создать положение о приютах, учитывающее особенности нашего региона. Это нормальная практика: в большинстве стран при общем национальном законе о животных конкретные вещи регулируются уже в регионах. Так что примеры есть и у нас, не только на Западе.

 

– А вспомните, что у нас было, когда Управление ветеринарии хотело ввести налог с владельцев домашних животных. Я сейчас уже не помню суммы, но допустим – за одну не кастрированную собаку надо было заплатить 1000 рублей в год, за кастрированную – 100. И ведь тогда раздался дикий крик: «А вы подумали о пожилых людях, у которых нет денег, чтобы заплатить налог за своих питомцев!» Но в этом-то и дело! Потому что когда бабушки, которые заводят по 15–17 собак, умирают, что делать с этими несчастными животными? Подобный налог заставляет человека задуматься: стоит ли вообще заводить собаку? Уровень ответственности повышается. 

 

Я уже не говорю, что такое количество собак в доме для всех его жильцов ад, есть же и эта сторона вопроса. Надо защищать как животных от людей, так и людей от животных. С одной стороны, надо бороться с отравителями собак, но с другой стороны, надо наказывать и собаковладельцев, которые гуляют со своими питомцами без поводка. Какая бы добрая, расчудесная собака ни была, она все равно зверь, и поведение ее непредсказуемо, это надо осознавать.  А вот это: «Нет, моему псу надо бегать!» – безответственность. Если я хочу, чтобы мой ньюфаундленд Винька бегал, я уезжаю далеко в лес, в поля, где нет детей, которых он может напугать, того не желая, одной только своей массой. Это тоже надо долго и подробно объяснять, начиная с раннего возраста.

 

И опять же, если говорить об ответственности: дорогие хозяева собак и кошек, подумайте о стерилизации своих питомцев! Стоит ли увеличивать и так немалое количество беспородных и бездомных животных? Ведь большинство отказников в конце концов оказывается на улице. 

 

– Увы, это глубинная проблема ментальности. Надо целиком менять нашу психологию. К примеру, у меня не вызывает никакого раздражения тот факт, что каждый год я должна отчитываться о своих доходах, недвижимости. А я прекрасно знаю людей, которые перед законом чисты, но они просто не выносят какого-либо контроля. Что и говорить: трудно совместить наше русское разгуляево и европейскую законность.

 

– Да, здесь есть некоторое противоречие. С одной стороны, они просят найти людей, готовых взять к себе животное из приюта. С другой – давят на психику условиями. Приют должен дать мне выписку, какие прививки были сделаны, и все – дальше ответственность за питомца на хозяине. И, кстати, все это я испытала на себе. Осенью в моем доме появился мини-пиг. Но милый поросенок по кличке Вильгельм вырос вовсе не в мини-пига, который должен весить 12–15 килограммов, а в большую свинью. Как мне сказал один знакомый: «Анастасия, да Вильгельм-то у вас – классическая вьетнамская вислобрюхая свинья. Вам так повезло – они безумно вкусные!» 

 

И вот зоозащитники, которые в свое время мне подсунули это чудо под видом мини-пига, затерроризировали меня, когда я его отправила на пару недель к подруге за город, пока на нашей семейной даче мама строила вольер для Вильгельма. Я, признаюсь, просто не выдержала присутствия свиньи дома, потому что не он спал в спальне, а я – в свинарнике. Но мне стали названивать: «Вы отказались от ребенка!» Я вежливо попросила не лезть в мою жизнь, не объясняя, что это временная ссылка Вильгельма. И прежде меня просили пустить в дом «посмотреть, как он растет». Этот контроль действительно очень угнетает.

 

– Помню, одно время были модны одеяла из кошачьего меха. Это, конечно, ужасно! Значит, мы должны воспитывать в себе понимание: решился взять животное – значит, будь готов отвечать за него. Начинать это воспитание надо с детства. Я росла в семье, где в детях воспитывали чувство ответственности через заботу о домашнем питомце. Мы с братьями приносили с улицы всех – кошек, собак, птиц. Как это выдерживала мама, до сих пор не понимаю. Но я действительно убеждена, что это необходимый момент воспитания.  Мы отослали и в Педагогический университет им. Герцена, и в Комитет по образованию несколько учебных и в то же время игровых программ, которые рассказывают о братьях наших меньших. Есть же замечательные истории, которые хорошо бы знать каждому ребенку, – например, о том, как собаки помогали людям на войне. Чтобы хоть как-то сдвинуть дело, с друзьями затеяла съемку социальных роликов. Причем все снимаются бесплатно. Леша Утеганов, режиссер и мой друг, находит людей, взявших собаку из приюта, а кто-то из медийных лиц приходит к ним в гости. И хозяин рассказывает о своем четвероногом друге. Я снялась в двух роликах и с какими замечательными собаками познакомилась! Я уже договорилась с дочкой: как только у нас появится не семейная, а моя личная дача, мы тут же возьмем пару собак из приюта. 

 

– Да, я очень серьезно отношусь к своей депутатской деятельности. Понимая, что необходимых знаний катастрофически не хватает, пошла учиться в Петербургский государственный экономический университет. Ужасно скучно и неинтересно, но – надо. 

 

– Во-первых, я человек эмоциональный, никогда не буду работать с человеком, про которого знаю, что он способен на подлость, пусть он даже суперпрофи. Во-вторых, не подписываю ни один ответ, составленный моими помощниками, пока не вникну в то письмо, с которым человек обратился ко мне за помощью. Третье – я борюсь с чудовищным чиновничьем языком, понять который невозможно никому, кроме своих. Когда мне юристы говорят: «Анастасия Рюриковна, так не пишут», я отвечаю: «Стандартная формулировка может быть, но без моей подписи». Четвертое – стараюсь выслушивать всех, кто приходит на прием.

 

– Да, но я не могу отмахнуться и от таких. Входит в кабинет человек, достает бумаги – и выясняется, что он составил самый настоящий научный труд. «В течение 10 лет, – рассказывает он, – я снимал показания счетчиков своих соседей по коммуналке и понял, что раскрыл заговор Ленэнерго против государства». При этом подводит доказательную базу! Это вам смешно, а мне смеяться нельзя. 

 

Но ведь приходят люди, которым реально нужна помощь. Иногда наслушаешься – и за новопасситом, а то и валокордином тянешься, чтобы взять себя в руки и дальше с людьми разговаривать. Я так и не научилась ставить стенку, не могу привыкнуть к боли и страданиям. Я не пониманию, как можно отстраненно воспринимать беду девочки, лежащей под капельницей в Центре Раисы Горбачевой. Выйдя за порог центра, каждый раз сажусь в машину едва ли не с истерикой. Я не сильный человек, и значит, надо меняться внутри, становиться циничнее, а для меня это самое страшное. Поэтому, признаюсь, все чаще задумываюсь, а не принесу ли я больше пользы в другом направлении.