Online812

         Они дружат много десятилетий, чуть не со школы, так что побеседовать им есть о чем, тем более что и жизнь не оставляет их все новыми тревогами. Если учесть, что в фильме Паоло Соррентино «Молодость» их играют Майкл Кейн и Харви Кейтель, которым только дай, – то даже при мало-мальски годном сценарии и сколько-нибудь умелой режиссуре фильм на таком материале просто не может не получиться. Но Соррентино недаром лауреат «Оскара» и Канн. Ему многое по плечу, ему тоже только дай.

То есть заставить Кейна и Кейтеля сыграть плохо, конечно, даже ему не под силу. Зато он может вдохновенно и не без выдумки умножить плоды их усилий на большой, нарядный, пузатый ноль. «Легкомыслие – это неодолимое искушение», – говорит один из героев в начале фильма. «И еще извращение», – парирует другой чуть погодя.

Броско, остро, эффектно; даже спорить не хочется. А придется. Видите ли, бывают извращения и похуже. Вот, скажем, глубокомыслие.

«Молодость» – из тех кинопродуктов, зрительские отзывы на которые пестрят оборотом «фильм заставляет задуматься», ибо нравятся они по преимуществу тем, кого задумываться надо заставлять, сами-то они – ни-ни.

Нужно для этого, впрочем, немногое. Интонация многозначительной созерцательности. Установка на позитив с примесью легкой грустинки. Регулярно появляющиеся девственно-величественные пейзажи во весь окоем. Легкие нарушения линейности повествования. Долгие крупные планы хороших актеров, думающих о своем. Темы творческого вдохновения, несчастной любви, а также непостижимости мироздания через разум и слияния с мирозданием через эмоции. Жизнь преходяща, но чудесна, надо лишь внутренне раскрыться навстречу миру.

Тех, кого уже тошнит, можно лишь поздравить: они переросли «Молодость» Соррентино. Остальным пора делать уроки. Нет-нет, сначала уроки, в Контактик потом.

Вся эта ванильная девочковая рецептура соблюдена каннским лауреатом с таким тщанием и точностью, что порой мнится – да он издевается. Ну не может режиссер сорока пяти лет от роду заставить буддистского монаха триумфально левитировать среди горного пейзажа под торжествующе-мерные, на forte, ударные в фонограмме. Не может он вынуждать старого почтенного артиста грустно улыбаться одними глазами, когда тот глядит на ребенка, играющего с переливающимися мыльными пузырями. Не может, не должен устраивать мелодичный перезвон из колокольчиков рекламно-альпийских буренок на залитом солнцем косогоре. Или когда, к примеру, молодой актер хочет процитировать Новалиса («О, Новалиса?!» – изумлен его седовласый визави. «Да, я люблю почитать Новалиса», – скромно ответствует тот), режиссер не может всерьез, ничтоже сумняшеся, вставлять в реплику цитату такого вот сложного содержания: «Я всегда иду домой. Я всегда иду в отцовский дом».

Хотя, разумеется, эта фраза заставляет задуматься. Например, о том, каким чудом из наследия Новалиса удалось-таки выцепить цитату, доступную для школьного возраста, и зачем тогда вообще стоило тревожить Новалиса. Впрочем, спасибо еще, что не Сведенборга.

Не может, не может – но Паоло Соррентино все это проделывает с высокопарностью, которая была бы даже трогательной, если б не была такой нарядной. Он почитает своим долгом (кажется, человеческим) залакировать альпийским солнцем тяготы и ужасы старости, а все ее богатство свести к серии мудрых прищуров, печальному любованию молодостью (и собственным бесправием по отношению к ней) и светлому прозрению о тщете людских желаний. Он всякий раз отказывается видеть конфликт там, где может взамен увидеть красоту, а красоты он видит столько (и все такой великой), что куда там фотографам туристических буклетов; шутка ли – за два часа экранного времени, почти полностью проведенных на природе, здесь не просто дождь ни разу не идет – ветерок ни разу не дует. В свои сорок пять он упивается стоицизмом восьмидесятилетних и без зазрения совести, без дистанции с материалом приписывает его себе – что нимало не мешает ему кокетничать с монтажными зарисовками, то и дело перебивающими повествование и выявляющими (по замыслу) оригинальность его художественного видения. А то всё диалоги да диалоги, надо же и себя показать. Он ли не лауреат.

…Русское слово «пошлость», как известно, в точности не переводится ни на один другой язык. Понятие это столь объемно и вместе с тем столь тонко, что недаром несколько последних поколений, для большинства представителей которых родной язык чужой, так упорно путают слова «пошлый» и «непристойный» (хотя за последние годы разве что «50 оттенков серого» успешно сочетали эти две характеристики).

Уникальность слова «пошлость» создает, признаться, немало проблем, когда пытаешься обсуждать с иностранными коллегами образчик какого-нибудь модного кинотренда; самый близкий аналог – «банальность», но насколько же он менее емок. Приходится тогда покидать эстетическое поле и прибегать к синониму из общечеловеческой сферы. Столь же объемному, столь же тонкому, столь же тлетворному и свирепому: «глупость». Технически, может, они и не синонимы. Но повенчаны насмерть.

И здесь, как писали в старинных книгах, заканчивается рассказ о фильме Паоло Соррентино «Молодость».