Online812

          Этот фестиваль последовательно и упрямо формировал вкусы петербургской публики и профессионалов. На спорах о прибалтийском театре, на подражании радикальным режиссерским жестам выросло поколение, да уже и не одно.

Причем «выросла» не только молодежь – «переформатировались» и вполне взрослые зрители: от ужаса и неприятия «някрошюсовских шарад», «безумств Жолдака», «смутных метафор Коршуноваса» и прочих несусветных «европейских шалостей» петербургский зритель почти совсем самостоятельно пришел к вдумчивому терпению и пониманию, научился ценить сложную режиссуру, а уж Някрошюса и вовсе полюбил, как родного. На своей территории «Балтийский дом» отбил обывательскую привычку к скорому суду (эстетическому в данном случае) – о каком еще явлении в городской культуре можно с уверенностью сказать то же самое?

А ведь старики еще помнят и совсем тучные годы, когда на фестиваль приезжали театры из Польши, Германии, Грузии, Норвегии и т.д. На «Балтдоме» мы впервые увидели Люпу, Яроцкого и Варликовского. Позже в фестивальную работу включилась Александринка, сосредоточившаяся на мировых национальных театрах и привозившая постановки Комеди Франсез и шведского Драматена, спектакли Михаэля Тальхаймера и Луки Ронкони.

Ныне не то. Изрядно пострадавшие от недостатка средств (судя по всему) и политической конъюнктуры (совершенно точно) фестивальные программы недвусмысленно напомнили зрителям о том, что значит жить в Шепетовке, о которую разбиваются волны Атлантического океана. Оба фестиваля показали много случайного, даже если и привезли совсем немного. К счастью, инерция нормальной серьезной работы – как и хороший вкус – исчезает не сразу, и этой осенью в Петербурге было на что посмотреть. В конце концов, три спектакля Кончаловского подряд, «Верные друзья» из Пекина, Ростов-на-Дону в международной программе и скромнейшие (во всех смыслах) латыши – это еще не конец света.

Занятно другое. Оба фестиваля – надо полагать, безо всякой задней мысли – значительную часть своих программ отдали спектаклям о кризисе, голоде, войне, бедности и катастрофе. Планку, конечно, задали еврипидовские «Троянки» великого Тадаси Судзуки в Александринке: греческая трагедия и уникальная японская актерская техника – неотразимое сочетание. Троянская война, завершающаяся современным мировым апокалипсисом и тотальным разрушением, – разговор такого масштаба может обеспечить только немыслимый профессионализм всех участников спектакля.

А открылся Александринский фестиваль «Преступлением и наказанием» Аттилы Виднянского, и при всех претензиях на «полифоничность» и «синтез искусств» (и то и другое – исполненное многозначительного пафоса и провинциальное до боли) – главным в спектакле оказался «хор» зловещих дворников и лихорадочная суета полубезумных жителей питерских трущоб. Имперский стиль из Александринки изрядно повыветрился – его место заняла вакханалия полуголодных городских сумасшедших. «Преступление» – спектакль громкий, натужный и слабый. Но в том, что касается «духа времени»,  неожиданно точный.

А в это самое время в «Балтийском доме» неутомимый в своих страданиях Пиппо Дельбоно вновь рассказывал о том, что у него умерла мама, и, как заведено, растрогать публику ему помогали его «особые артисты»: странный выразительный старичок Бобо (его Пиппо нашел в психушке и спас) и парень с синдромом Дауна. Да и история самого Пиппо (он гей, у него ВИЧ, у него сложные отношения с католической церковью) тревожит всех, кто слышит ее впервые. В нынешнем «Евангелии», говорят, он был даже более трогательным, чем в предыдущих «Орхидеях». Хотя, казалось бы, куда уж трогательнее.

Историю «не таких, как все» подхватил таллинский «Оборотень» в постановке Сергея Потапова. Классическую пьесу об эстонских крестьянах, приютивших «ведьмину» дочку, режиссер из Якутии поставил с изобретательностью, сообщившей простодушным этнографическим подробностям своеобразный иронический шик. На «Балтодме» привыкли к някрошюсовским оцинкованным ведрам и совершенно определенному стилю почвенных «деревенских» метафор – но союз Якутии с Эстонией дал что-то совершенно свежее, исключительно занятное. И лишний раз напомнил о беде, которую влечет за собой культурный изоляционизм.

От спектакля Пикколо ди Милано многие ждали жизнерадостной игры и визуальных роскошеств, но судьба сулила иное. «Ревнивые женщины» Гольдони в постановке Джорджио Сангати оказались историей медленной и печальной. Венецианский карнавал времен острого безденежья и полнейшей безнадежности – штука грустная. Мрачные черные стены, слепые окна, плесень, разъедающая не только дома, но и костюмы, – и пьяненькая одинокая маска в черном, уныло бредущая по шаткому мосточку в непроглядной ночи. Вот и весь карнавал. Маске плохо, маску тошнит, маска «в темноту идет и плачет, уходя». Спектакль молодого ученика Ронкони излишне монотонен и однообразен, но этот образ поистине незабываем.

А смысловым завершением «Балтийского дома» стал «Мастер голода» в постановке Някрошюса. Это камерный спектакль (эскиз его показывали еще на прошлогоднем фестивале), соло одной актрисы – Виктории Куодите в роли Мастера – под аккомпанемент трех печальных клоунов. Короткая новелла Франца Кафки о человеке, чьим талантом было умение голодать сколь угодно долго (свое искусство он демонстрировал, неделями сидя в клетке на городских площадях), поставленная режиссером с исключительным простодушием и юмором тем более трогательным, чем менее он смешит, кажется не самой обязательной работой Някрошюса. Но, несомненно, однажды в его спектакле должно было прозвучать: «– Я должен голодать, я не могу иначе. – Почему же это ты иначе не можешь? – Потому что я никогда не найду пищи, которая пришлась бы мне по вкусу. Если бы я нашел такую пищу, поверь, я бы не стал чиниться и наелся бы до отвала, как ты, как все другие».

Если от фестивальных спектаклей в городе останутся только всевозможные «верные друзья» (а к этому все идет) – ничего не поделаешь, придется учиться искусству голодания. В конце концов, нас учили ему мастера.               

ранее:

За что из БДТ хотели убрать Андрея Могучего
«Хочется спросить: члены жюри «Золотого софита» видят театральные премьеры лично?»
Почему телесериал «Однажды в Ростове» стал большим событием в нашей жизни
Зачем в БДТ зрителей оставляют после спектаклей
«Песни Высоцкого оказались на территории той непроходимой пошлости, которая у нас получила гордое имя "шансон"».