Online812

        В православной публицистике весьма распространено сравнение патриарха Кирилла с патриархом Никоном. Который, как известно, устроил Раскол, поругался с царем, был извергнут из сана  и умер в ссылке. И который внутри самой РПЦ пользуется большим уважением как крупный церковный администратор. Уместно ли на основании этих аналогий строить прогнозы о будущем нынешнего патриарха?

Русский мир v.1.0

Но сравнение это будет неполным, если не сравнивать время, в которое жили оба патриарха. В те времена, как и сейчас, Россия вставала с колен. И дело не только в том, что после восстания запорожцев Богдана Хмельницкого, которые попросились в Россию, началась война с Польшей, закончившаяся присоединением почти всей Украины.

Усилившаяся Москва в очередной раз мыслила себя Третьим Римом, центром православия, а значит – всего христианского мира. Теперь эта старая идеологическая концепция наполнилась новым содержанием: планировался военный поход на Константинополь, уже 200 лет как захваченный турками.

Благочестивый царь Алексей Михайлович подходил к делу практично. Так, он занялся сбором восточнохристианских святынь, логично рассуждая, что их нахождение в Москве будет лишним доказательством ее статуса. В частности, стал обладателем Влахернской иконы Божьей матери, древней заступницы Византии. При этом царь не отличался особой щепетильностью: голову Иоанна Златоуста и крест царя Константина он, выражаясь современным языком, у афонских монахов отжал – выпросил их на время для поклонения, лично написав гарантийное письмо и заплатив 2000 рублей, после чего отказался возвращать. Монахи, правда, в долгу не остались: официально заявили, что подсунули глупому русскому царю вместо головы Златоуста гораздо менее ценную голову Андрея Кесарийского. О том, у кого же все-таки подлинная голова, спорят до сих пор. 

Во время богослужений Алексей Михайлович выполнял те же ритуалы, что и византийские императоры (в той мере, в которой смог собрать об этом информацию). Но верхом практичности была просьба, адресованная царем Антиохийскому патриарху Макарию: молиться о том, чтобы он стал понимать по-гречески. А то придет Алексей Михайлович в Константинополь, а его там не поймут.

В Москве всячески культивировался образ императора Константина Великого, основателя Константинополя и крестителя Рима. Алексей Михайлович ненавязчиво проводил аналогии между ним и собой, пока, наконец, Большой московский собор 1666 года не провозгласил его «Новым Константином, веры православной поборником и ревнителем».

Восточные патриархи, наведывавшиеся в Москву, всячески подогревали амбиции Алексея Михайловича: говорили, что уже видят его в Константинополе, выражали абсолютную уверенность в поддержке со стороны господа такого благого дела, как изгнание неверных, и т.д. Помимо прямых резонов (их собственные владения находились под властью турок), они мотивировались еще и желанием угодить московскому царю, у которого все время клянчили деньги.

Сам Алексей Михайлович относился к перспективе военного похода на Константинополь со всей серьезностью. Смысл которого был не в территориальных или идеологических приобретениях, а именно в спасении христиан, страдающих под игом неверных. Сам по себе Константинополь был не столь ценен, поскольку центр православия, как мы помним, уже переместился в Москву.

Правда, никаких практических приготовлений к такому походу не делалось. С практической точки зрения у Алексея Михайловича была более актуальная задача: оттяпать у Речи Посполитой Украину. В 1648-м на юго-востоке Украины, входивший тогда в польско-литовское государство Речь Посполитая, началось восстание казаков Богдана Хмельницкого. Казаки попросились в Москву, Москва их приняла, и в результате тринадцатилетней войны с поляками захватила не только юго-восточную Украину, но и большинство украинских земель, включая Киев. Киев – это вам не какой-нибудь Крым и даже не Донецк, это столица древнерусского государства. Обретя его, Москва завершала процесс «собирания русских земель» и фиксировала свой статус как центр «Русского мира».

Это – исторический контекст, в котором следует рассматривать фигуру Никона.

От Русского мира до Раскола

Никон родился в мордвинской семье и попал на глаза Алексею Михайловичу в качестве настоятеля Кожеозерского монастыря. Никону тогда исполнился 41 год, Алексею Михайловичу – 17. Он был весьма образованным юношей, очень религиозным и открытым миру. Никон понравился царю и по его приказу остался в Москве. Вскоре вокруг Алексея Михайловича сформировался кружок во главе с его духовником, который известен в исторической науке как «кружок ревнителей благочестия». Ревнители были  пуританами, призывали к самоочищению церкви, исправлению нравственности и строгому следованию благодатной старине. Причем именно московской старине.  Это полностью соответствовало взглядам самого царя (хотя можно сказать, что они эти взгляды и формировали). Никон стал одним из активных участников кружка.

Однако очень скоро суровая действительность заставила Алексея Михайловича переоценить свои детские взгляды. Грядущее освобождение Константинополя  ставило перед ним вопрос: а как будет смотреться московское православие на фоне  эталонного греческого? Не слишком ли оно провинциально?

Одновременно Московское царство готовилось воссоединиться с Украиной. Что предполагало, разумеется, и объединение церквей. На Украине православие, прежде бывшее почти государственной религией, последние 100 лет испытывало серьезное давление. Это давление пошло ему на пользу: православные учились выживать в недружественной среде и конкурировать с католиками и протестантами. Возникла Киево-Могилянская академия, работавшая по принципу западноевропейских университетов, но – православная.

Член кружка ревнителей благочестия боярин Федор Ртищев основал в Москве училище, куда пригласил в качестве преподавателей ученых киевских монахов. Монахи стали преподавать, помимо прочего, философию и латинский язык. Они с презрением смотрели на законсервировавшееся само в себе и действительно ставшее провинциальным московское православие. Московские православные в долгу не оставались и считали их еретиками.
Алексей Михайлович не хотел быть провинциальным царем. Кружок ревнителей благочестия раскололся. Многие его члены, в том числе Никон, вслед за царем выступали за приведение нашего православия в соответствие с мировым. Другие, в том числе протопоп Аввакум, остались верными старине. Именно так, с мечтаний о Константинополе и присоединения Украины – можно сказать, с «Русской весны» – начинался Раскол.

Расхождение в обрядах русского и греческого православия было существенным, по крайней мере для того времени. Правда, впрочем, состоит в том, что эталонной была как раз московская версия, поскольку русская церковь сохранила полученное от греков в начале тысячелетия учение в первозданной чистоте. Тогда как сами греки, разоренные турками и спутавшиеся с католиками, много чего понапридумывали. То же самое троеперстие появилось у них только в XIII веке, а до этого они крестились двумя перстами, чему и научили в X веке русских.

Когда царь и его окружение еще были сторонниками святой старины, к грекам для сравнения их и наших книг ездил монах Арсений Суханов. Который во время одного из обсуждений взял греческую книгу и сказал: «Вы говорите, что ваши греческие книги правят в Венеции и в аглицкой земле ваши же православные греки. А вот эта книга отпечатана в Венеции, а в ней самая главная римская ересь. В наших книгах ереси нет. Государь царь у нас православный, ереси никакой не любит. Книги правят у нас люди избранные, а над теми людьми надзирают, по государеву указу, митрополит и архимандриты и протопопы».

Но потом генеральная линия партии поменялась, и русские книги стали править как раз по этим напечатанным в католических типографиях греческим образцам. Правда, есть версия, что на самом деле поступили проще: никто ничего с греческого не переводил и правили по украинским книгам. Но дело не в этом.

Дальнейшая история Раскола хорошо известна. Едва избравшись патриархом, Никон велел заменить двоеперстие при крещении троеперстием, что вызвало первые мощные протесты. Потом стал править книги. В 1656 году Никон провел поместный собор, на котором сторонники старых обрядов были преданы анафеме. Для легитимизации этого решения были приглашены восточные патриархи.

Через 10 лет, в апокалиптическом 1666 году (хотя в России тогда применялось другое летосчисление, так что эта дата не так бросалась в глаза) на Большом Московском соборе все, придерживающиеся старых обрядов, были еще раз прокляты. Начались уже настоящие, со ссылками и последующими казнями, гонения на старообрядцев.

На этом же соборе и сам патриарх Никон был извержен из сана и сослан в монастырь. Кровь протопопа Аввакума, боярыни Морозовой и всех остальных героев Раскола уже не на его руках.

Если бы была сила, отнял бы третью часть царства

Таким образом, Раскол – это не история Никона. Он был его организатором и исполнителем, но не вдохновителем. Вдохновил величайшее потрясение русской церкви, стоившее тысячи жизней, добрый и душевный царь Алексей Михайлович Тишайший. История Никона – это совсем про другое.

В 1652 году Никон, бывший тогда еще Новгородским  митрополитом, задумал грандиозную PR-акцию: перенесение из Соловецкого монастыря в Москву мощей митрополита Филиппа. Это тот самый митрополит, который веком ранее обличал Ивана Грозного и за это был задушен Малютой Скуратовым. Алексей Михайлович должен был встретить мощи и на коленях каяться перед прахом митрополита за преступление своего предшественника. Эффект превзошел все ожидания, поскольку, пока мощи были в дороге, умер патриарх Иосиф. И когда Никон привез в Москву митрополита Филиппа, а царь опустился перед ним на колени, все поняли, что вон он – будущий патриарх.

Им Никон стал менее чем через месяц. Вступая на трон, Никон потребовал от царя и народа клятвы, что они будут «послушати его во всем, яко начальника и пастыря и отца краснейшего». В этот период царь и патриарх стали ближайшими друзьями. Уезжая воевать с поляками, Алексей Михайлович оставлял на Никона  управление государством. Тот именовал себя Великим господином и государем, то есть присвоил себе царский титул.

Это было не просто тщеславие. Никон считал «священство выше царства», то есть себя выше царя. Надо помнить, что отец Алексея Михайловича Михаил Федорович, первый из Романовых, находился всецело под властью своего отца, патриарха Филарета. Который также подписывался Великим государем. Так что Никон в известном смысле развивал традицию, которая имела шансы потом стать правилом.

Пока Алексей Михайлович охотился за реликвиями, Никон строил под Москвой  Новый Иерусалим (Воскресенский Новоиерусалимский монастырь), вокруг него были расположены Вифлеем, Голгофа, Назарет и т.д. То есть физически переносил Святую землю из Палестины в Московское государство.

Ближним своим патриарх говорил: «Царской помощи не хочу и не требую, да и на царскую власть плюю и сморкаю». По крайней мере, так об этом доносили самому царю бояре, стремившиеся подорвать позиции Никона. Но конфликт, наверное, произошел бы в любом случае – не может быть в России двух царей одновременно.

В 1656 году Алексей Михайлович отругал Никона за то, что тот освящал воду по русскому обычаю, а не греческому. Никон ответил, что не подобает так ругать своего духовного отца. На что царь сказал: не ты мне отец, а патриарх Антиохийский.

Разругавшись с царем окончательно, Никон затворился в монастыре. Он надеялся, что Алексей Михайлович попросит его вернуться. Но царь готовил против своего бывшего любимца процесс: Большой московский собор.

На соборе, в котором участвовали Александрийский и Антиохийский патриархи, Никона обвинили в том, что он обидел царя своим уходом в монастырь и писал восточным патриархам письма, в которых называл Алексея «латиномудренником и обидником». Припомнили и Новый Иерусалим с Галгофою: «Строил новые монастыри, которые назвал неподобающими словами и суетными именованиями, тем самым ругался божественным и глумился святым, прославляя себя патриархом Нового Иерусалима, похищая разбойнически, и если была бы у него сила, то отнял бы и третью часть царства».

Никон был извержен из сана и сослан в монастырь.

Президент не благословил

Однако внутри церкви Никона уважают. Он – олицетворение настоящего церковного лидера. Достаточно сказать, что когда в 1918 году было восстановлено патриаршество и на престол взошел Тихон, на голову ему надели белый клобук Никона. И у Кирилла, как говорят, еще в бытность его главой Отдела внешних церковных связей, портрет Никона висел на почетном месте в ряду других патриархов.

Исторические параллели между ними провести несложно – с поправкой на то, что сейчас дело происходит в эпоху постмодернизма. Встреча с папой римским, после которой некоторые священники проклинали Кирилла прямо в YouTube, – точно такая же попытка выйти из своего провинциализма, как исправление русских книг по греческим.

Долгая игра вокруг Всеправославного собора, который РПЦ в конце концов попыталась сорвать, – рефлексии самой богатой и самой многочисленной, но не самой уважаемой в православном сообществе церкви. Вторжение в светскую жизнь – от процесса над «Пусси Райот» и введения ОПК в школах до пролоббированного закона о реституции церковного имущества – даже не союз церкви и государства, а использование церковью государства. Священство выше царства.

Как и в XVI веке, процесс вставания России с колен сопровождается усилением Московского патриархата. Наступил ли в биографии Кирилла тот момент, когда Алексей Михайлович разочаровался в Никоне? История с Исаакиевским, выглядящая как настоящая подстава, если не многоходовка, как будто указывает на это. Только патриарх сказал, что возвращение храма церкви в годовщину революции будет добрым знаком, как «высокопоставленный кремлевский чиновник» ему ответил: президент это дело, выражаясь церковным языком, не благословил. 

Возможно, было признано, что церковь слишком далеко вышла за границы своей компетенции, и ей таким образом указали на эти границы. Возможно, это этап более планомерной и последовательной работы. Как-то так получается, что патриарх – единственный человек, который по степени личной святости может конкурировать с президентом. А разве это хорошо?