Online812

Журналист Дмитрий Ольшанский, наоборот ощущает «еще большую стабильность», чем это было в СССР и не понимает, как в этом случае будут проходить перемены, которые согласно «смене поколений и смены исторических циклов» должны произойти в 2024-25 годах.

Циклы у Ольшанского выглядят следующим образом: 1801-1825, 1825-1855, 1855-1881, 1881-1905, 1905-1929, 1929-1953, 1964-1989, 1999-?

- Настоящее положение кажется даже еще намного более основательным, несменяемым, вечным, чем положение СССР 1984 года для его современников, – рассуждает журналист. – В том условном 1984 году, помимо чугунной и туповатой прочности, был еще хотя бы важный момент очевидного абсурда, той нелепости идеологии, нелепости власти и всех ее ограничений, которая была очевидна для всех, включая сотрудников аппарата ЦК КПСС.

Сейчас – другая история.

Нынешняя наша система, в отличие от советской, совершенно свободна от каких-то абстрактных идей и установок, ее основа – набор консервативных реакций здравого обывателя (немножко патриотизма, немножко ругани в адрес заграницы, цинизм, скепсис, и желательно побольше денег и потребления, все очень разумно и логично), и даже если в каком-нибудь 2024 году у нас поменяются лица и должности, с чего бы эти реакции стали другими?

Понятно же, что тот «другой мир» (довольно похабный, на мой вкус), который сейчас пропагандируется как альтернатива «старому русскому», мир «велодорожек, стартапов, трэвел-блоггеров и фрилансеров» – не имеет перспективы на серьезное расширение.

«Денег нет». И если уж одна соседняя страна, одержимая страстью ко всему новому и как бы европейскому, столкнулась с тем, что финансировать эту страсть никто не будет, то какой смысл говорить про Россию.

Но и активное стремление в противоположную сторону, движение к подлинному, а не вяло-декоративному «старому русскому», тоже кажется очень сомнительным.

Национализм оплеван и запрещен, религия воспринимается весьма формально, монархизм остается мечтой абсолютного меньшинства, а труп якобы хорошей Советской власти довольно скоро разложится окончательно, так, что его уже нельзя будет таскать за собой, как сейчас, – так что со старым русским проблем не меньше, чем с новым европейским.

И самое главное.

Все большие перемены в двадцатом веке – в десятые-двадцатые, пятидесятые-шестидесятые и восьмидесятые-девяностые годы – были связаны с какой-то утопической верой, с большими иллюзиями, будь то коммунизм, научно-технический прогресс или единство с западным миром.

Даже на самом завиральном уровне невозможно представить себе, что через шесть-семь лет здесь образуется новая утопия, новая иллюзия, которая даст возможность все поменять.  Но ведь как-то оно изменится? Найдется же верный способ опрокинуть нынешнюю жизнь, и сделать ее намного хуже?  Или же – вдруг, редчайший случай – это будут хорошие перемены?

Страшно интересно.